Джин Дюпро - Город Эмбер: Побег

— Бред сивой кобылы, — сказала вдруг Лина.

Мэр откинулся назад и нахмурился, его глаза превратились в темные щелочки.

— Что ты сказала? — переспросил он. — Я что-то не понял…

— Я сказала «бред сивой кобылы», — повторила Лина. — Это значит…

— Знать не хочу, что это значит! — вскричал мэр. — Не сметь! Бесстыдство только отягчит твою вину. — Он тяжело дышал, и его речь становилась все более отрывистой. — Заблудший подросток… вроде тебя… нуждается в хорошем уроке. — Его толстые пальцы вцепились в ручки кресла. — Ты же такая любопытная, — издевательски протянул он, — тебе наверняка любопытно, каково там, в арестантской? Холодно небось? Темно? Интересно, правда? — Он улыбнулся той самой улыбкой, которая так запомнилась Лине еще со Дня предназначения. Его губы растянулись и обнажили ряд мелких зубов, серые щеки собрались в складки. — У тебя есть отличная возможность узнать все это. Ты весьма близко познакомишься с арестантской. Сейчас стражи отведут тебя туда. А твой сообщник — еще один известный смутьян — присоединится к тебе, как только будет обнаружен.

Мэр отвернулся от Лины и потянулся к колокольчику на столе. Это был тот самый момент, которого Лина ждала, чтобы попытаться вырваться на свободу. Пока мэр болтал, она успела прикинуть, что у нее есть шанс, если она будет действовать быстро. И то, что случилось в следующую секунду, оказалось ей очень на руку.

Неожиданно погас свет.

На этот раз лампы не мигали — просто внезапно упала полная темнота. Хорошо еще, что Лина заранее запланировала бросок и точно знала, куда бежать. Она прыгнула вперед, сильно оттолкнув свой стул, и одновременно подцепила рукой и опрокинула чайный столик, стоявший рядом с креслом мэра. Мебель с треском повалилась на пол, фарфоровый чайник разлетелся вдребезги, грохот, звон и проклятия мэра неслись ей вслед, пока она пробиралась к двери, ведущей на крышу. Только бы она была не заперта! Она лихорадочно нащупывала дверную ручку. Хриплые стоны позади нее — мэр пытается выбраться из кресла. Она рванула ручку — дверь распахнулась настежь. Она изо всех сил захлопнула ее за собой и побежала наверх, прыгая через две ступени. Даже в кромешной тьме она ни разу не споткнулась. Внизу в комнате неистово звонил колокольчик и ревел мэр.

Когда Лина добралась до первой лестничной площадки, к хаосу звуков внизу добавились крики стражей. Послышался треск, звук падения тяжелого тела и новый взрыв проклятий — кто-то налетел в темноте на перевернутый столик.

— Где она? — орали внизу. — Держи дверь!

Знают ли они, через какую дверь она ушла? Лина пока не слышала на лестнице погони за собой.

Добраться бы только до крыши — оттуда она сможет спрыгнуть на крышу арестантской, а оттуда на землю. Тогда, возможно, ей удастся уйти. Ее легкие были как в огне, дыхание обжигало горло, но она лезла и лезла наверх, не останавливаясь, и наконец добралась до самого верха, вырвалась на крышу и побежала по ней.

И тут свет вдруг загорелся снова — словно его отключали специально ради ее побега! «Мне везет, — успела подумать Лина, — просто невероятно везет!» Прямо перед ней громоздилась часовая башня. Лина стремительно обогнула ее. На сей раз никаких танцев на крыше.

Низкий парапет тянулся по краю плоской кровли. Она осторожно выглянула из-за него и увидела, что люди стекаются на площадь со всех сторон. Прямо под ней был вход в ратушу, и она увидела, как из дверей вылетели двое стражей и бросились вниз по ступенькам. «Отлично, побежали совсем не в ту сторону. Наверное, думают, что я попытаюсь раствориться в толпе». На какое-то мгновение она была в безопасности. Часы на башне пробили три. Над площадью поплыл торжественный звон. Начинался День песни.

Лина смотрела сверху на своих сограждан, собравшихся, чтобы спеть три великие песни города. Они молча стояли плечом к плечу, так тесно, что она видела только лица, воздетые к небу, и резкий яркий свет заливал эти лица. Люди молча ждали, когда на ступени ратуши поднимется Главный хормейстер. Это было странное молчание — словно весь город затаил дыхание. Эта тишина перед началом праздника всегда была для Лины одним из самых волнующих моментов. Она вспомнила прошлые годы, когда она стояла на площади со своим родителями — слишком маленькая, чтобы увидеть знак, который даст хормейстер, слишком маленькая, чтобы увидеть хотя бы что-нибудь, кроме чужих ног и спин, — и ждала, когда зазвучит первая нота. И каждый год в этот момент она чувствовала, как сжимается ее сердце. Волны звука вздымались вокруг нее, как вода, и казалось, вот-вот поднимут ее над землей.

И сейчас она почувствовала то же самое. Тысячи голосов вдруг запели «Песнь города», широко и сильно. И она ощутила то же, что и много лет назад: внутренний трепет, так что покалывало под ребрами, и радость, смешанную с грустью. Глубокие, рокочущие аккорды песни заполнили площадь. Лине показалось, что она могла бы шагнуть через парапет и пойти прямо по воздуху, до такой степени он был насыщен звуком.

«Песнь города» была длинной — в ней пелось про «улицы света, стены из камня», воспевались «сердца наших граждан, отваги полны», с гордостью говорилось об «изобилии складов во веки веков» (это неправда, подумала Лина). И в конце концов песня подошла к концу. Певцы долго держали последнюю ноту, и она звучала все нежнее и мягче, а потом угасла совсем. Снова наступило молчание. Лина опять выглянула из-за парапета. Освещенные улицы, разбегающиеся во все стороны, — как хорошо она их знала! Она любила свой город, пусть он такой потертый и разваливается прямо на глазах. Она снова посмотрела на часы — десять минут четвертого. Дун, конечно, ждет ее. Видел ли он, что ее схватили? Если видел, то он, наверное, думает сейчас, должен ли он попытаться ее спасти или надо спускаться к реке одному.

Надо спешить. Но печаль лишила ее сил, словно тяжелый камень лег ей на грудь. Она уткнула лицо в ладони и сильно надавила пальцами на веки. Как она может уйти из Эмбера и оставить Поппи одну? Но ведь и с собой ее брать нельзя! Как взять ребенка в такое опасное путешествие?

Она вздрогнула, когда зазвучала «Песнь реки» — сначала низкие рокочущие мужские голоса, мрачно поющие с нарастающей мощью, потом с ними сплелись высокие женские и детские — сложная мелодия, которая, казалось, борется с течением. Лина слушала, не в силах сдвинуться с места. От этой песни ей всегда становилось как-то тревожно. Монотонный, безостановочный ритм — он будто подталкивал Лину, убеждал ее: «Давай, иди вперед, прямо сейчас!» Чем дольше она слушала, тем больше ей казалось, что река протекает прямо через нее. Довольно болезненное чувство.