Василий Головачёв - Русская фантастика 2014

— Горечью врачуют сердце и желудок, — наблюдал Сяо за его гримасами. — Как принято в Европе — подобное гони подобным. Какая болезнь, такая пилюля…

— Это великие воины белых? — осторожно спрашивал денщиков парень-дровосек, почти нагой, чёрный и лоснящийся, как нефть. Он сидел на корточках, опасаясь шевельнуться лишний раз в присутствии грозных месьеров. У-ух, страшны! У каждого смертельный пистолет… Топор у малашика отняли при входе в лагерь; безоружный, он боялся, что его сочтут лазутчиком Обака и застрелят. А как тогда жена с первенцем?..

— Да, мы у них служим, — важно дулся бой Котельникова. — Они очень злые, могучие люди. Месьер Анатоль силён, как слон, и лют, как леопард. Он кидает чёрного человека на штыке… будто сноп!

— А мой месьер стреляет дальше, чем летит копьё! Без промаха.

— О-о-о!

Малашик с трепетом смотрел на колдовство белых. Они варят пустую воду — зачем? Почему не кладут туда мясо или курицу?

— Глупая ты голова. Если дать тебе душистое мыло — ты его съешь, ха-ха-ха! Белые делают варёной водой омовение рук. Этому их научили духи. Иначе бесы войдут в утробу и съедят изнутри. Когда белый болеет, он пьёт синюю воду со вкусом железа. А потом всё равно умирает.

Сяо вытряс в кипяток строго отмеренное количество сухих листиков.

— Знаете, почтенный, ваш напиток не внушает мне доверия.

— Это не напиток, а лекарство, месьер Анатоль. Вся Хань спасается им от недугов. Тот чай, который вы пьёте в самоваре, — вообще не чай!

Вдали горнист сыграл побудку. Хризолитовый настой источал терпкий аромат. Котельников прихлёбывал, прихлёбывал, кривился, затем сладострастно вздохнул:

— Вроде отпустило! Кир, ты как?

— Хм. Честно сказать — недурственно. Бой, налей-ка ещё.

— Уфф! Хоть сердце правильно забилось. Пробирает ваш чаёк, дружище!

— Искренне рад вас удовольствовать. Можем ли мы вернуться к разговору о стихе?

— Бог мой, Сяо, за чай я вам обязан. Но зачем вспоминать эти вирши? Давайте лучше прочту из Лермонтова…

— В стихе были слова, я их не понял. А евреи — выдающиеся коммерсанты. Я хочу познать, как они говорят и думают.

— Тут даже Яша не помог бы. Он высмеивал этих — благочестивых из молельни. Молодой был!.. Эх…

— Да-да, в поэме едко сказано про старцев. Я записал по памяти: «Молодость смирилась под гнётом закона», «Так решили старцы — раввины, капланы…». Это от слова «каплуны»?

— С вами греха не оберёшься. Это… потомки храмовых жрецов? Анатоль, Яша читал тебе ектенью про старцев?

— Вроде бы. Там жандармы, австрияки, наваждение и помешательство…

— Наваждений нам своих хватает; взять хоть вчерашние поминки… О чём поэма-то была?

— Какой-то конфликт с полицией. А может, с инквизицией! Господа жиды её пять веков забыть не могут.

— Старцы нечто значили, — гнул своё Сяо. — Какое-то особое явление; оно мне было удивительно. Вот ещё строка: «Юный книжник Мойша с каббалой спознался».

— Ну, это мистика. Если позволит знание немецкого, прочтите «Голема» господина Майринка — эта книжонка есть у Ремера. Лихо закручено.

— Кир, ко мне вернулась бодрость! Пожалуй, я смогу построить роту и облаять её по всем матерям. Ну а ты? Глаз, рука не подведут?.. Проверим? — Котельников подобрал жестянку от сардин. — Готов?

— Смотри, малашик! — Бой толкнул деревенскогс негра. — Он ужасный воин.

Жестянка взлетела вверх и вправо, сверкнув в лучах восходящего Солнца. Чуть выждав, Кир вскинул «парабеллум». От выстрела молодой дровосек спрятал лицо в коленях и зажал уши.

Банка рывком сменила направление полёта и упала в стороне.

— Принеси-ка, бой.

— О-о, месьера, она пробитая! Она дырка!

— Подари этому, с дровами. Они любят собирать всякий хлам.

— На! держи, месьер тебе дарит.

— Нет, нет, — замахал руками малашик. — Она плохая! Дух пули, он убивает!

— Она пустой башка, она боясь!

— Завидую тебе, Артанов. Как ты берёшь прицел? открой секрет.

— Нет секрета. — Кир не спеша убрал пистолет в кобуру. — Когда-то я мечтал сбежать на корабле в Америку и выступать там в цирке, в роли Буффало Билла. Эти книжки — Виннету, Шеттерхэнд… Я готовился! Тайком собирал сухари, прокладывал маршрут и учился стрелять навскидку. А результат? — Кир обвёл рукой пробуждающийся лагерь. — Стоит захотеть — и ты в Африке: кругом буйволы, макаки и повстанцы с копьями. Мечтать надо осторожно. Мечтам свойственно сбываться. Никогда не знаешь, где окажешься. Почтенный Сяо — кажется, Будда советует ограничить желания?..

— Да. Они ведут к страданиям.

— Истинные слова!

— Что он говорит? — зашептал малашик.

— Месьер — колдун. Он подумал: «Окажусь-ка я в Анунде!» — и всё ему сбылось.

— Как же так? — Дровосек озадачился. — Воин — и колдун?..

— Твоя башка — пустой чайник! Месьер Кирил владеет силой. Я слышал, я знаю. У него есть мать, старая белая женщина…

Малашик представил себе белую-белую старуху, всю покрытую заговорённой глиной. Старая сидела на циновке и повелевала змеями.

— …она с поцелуем дала ему вещее слово. С тех пор месьера хранят духи. Всех убили, а его нет. Даже месьер Яш умер.

«Месьера Яша съели!» — вырвалось было у мала-шика, но он вовремя прикусил язык. Нельзя болтать лишнее в лагере белых. Иначе месьеры станут мучить чёрного, выпытывать — откуда знаешь? И убьют совсем. А кто защитит жену и сына?

— Я почти излечился, — полной грудью вдохнул Толя. — Кир! голубчик, утоли моя печали. Твой голос… ты так славно читал над Яшей! Прочти — Лермонтова, Тютчева, что вздумается. Душа стосковалась…

— О чарах толкуют, — переводил бой дровосеку. — Когда умер Яш-Пулемёт, месьер Кирил пел заклинания, чтоб дух ушёл за реку смерти.

— Лучше другое, — подумав, Кир бережно извлёк бумажник, из него — потёртый, несколько раз сложенный листок.

— Оно. — Бой опустился на колени. — Спрячь глаза!

— Что… зачем? — Малашик трепетал.

— Завет белой женщины. О-о, быть битве!.. Месьер не поёт по пустякам.

Дровосек с корточек гибко перешёл на четвереньки и зажмурился. Вот несчастье! Всего-то думал заработать пару талеров, а попал в самое пекло, на обряд белых. Сейчас месьер наколдует новое сражение… Может, убежать? Нет, пожалуй, кинутся в погоню.

— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небес-наго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него.

Котельников прикрыл глаза ладонью, чтоб скрыть подступившую слезу.

— Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходяшия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится…