Владимир Колотенко - Дети света
- Держи.
Жора чиркнул спичкой о коробок и поднес огонек к трубке.
- Да, - сказал он, наконец, прикурив, - карточный домик. Это чисто человеческая конструкция мира, - повторил он, - в ней нет ни одного гвоздя или винтика, ни одной божественной заклепки, все бумажное, склеенное соплями.
Жора даже поморщился, чтобы выразить свое презрение к тому, как строят жизнь его соплеменники.
- И как говорит твой великочтимый Фукидид...
- Фукуяма, - поправляю я.
- Фукуяма? - удивляется Жора.
Я киваю.
- Не все ли равно, кто говорит - Фукидид, Фуко, Фуке или твой непререкаемый Фукуяма. Важно ведь то, что говорит он совершенно определенно: без Иисуса мы - что дым без огня.
- Я не помню, чтобы Фукуяма или Фукидид, - произношу я, - хотя бы один раз в своих работах упоминали имя Иисуса.
Жора не слушает:
- Только беспощадным огнем Иисусовых мук можно выжечь дотла эту животную нечисть. А лозунги и уговоры - это лишь сладкий дымок, пена, пыль в глаза... Верно?
Я пожал плечами, но у меня закралась едкая мысль: не собирается ли и он отомстить кому-либо каким-то особенным способом. Он уже не раз клеймил этот мир самыми жесткими словами, и всякий раз едва сдерживал себя, чтобы не броситься на меня с кулаками. Будто бы я был главной причиной всех бед человечества.
Его нельзя обвинять в чрезмерном усердии, у него просто не было выбора: без Христа мир не выживет! И каковы бы ни были причины, побудившие его сделать этот шаг, он искренне надеялся на благополучный исход. Что это значит, он так и не объяснил.
- Современный мир... В нем же нет ничего человеческого. Скотный двор и желания скотские. Ni foi, ni loi! (Ни чести, ни совести! - Фр.). Его пещерное сознание не способно... И вот еще одна жуткая правда...
Жора посмотрел на меня, словно примеряя свое откровение к моему настроению. Затем:
- Я убью каждого, кто встанет на моем пути.
Он вперил в меня всю синеву своего ледяного взгляда в ожидании моего ответа. Я лишь согласно кивнул. Зачем тратить слова? Я ведь знал это всегда: Жора - враг этого человечества. Он давно уже был заточен на зачистку этого мира. Мне казалось, что его захватило чувство мести. Этого было достаточно, чтобы впасть в такую глубокую мрачность. Он просто потерял веру в человечество и был уверен в том, что близится конец этому племени. Он ждал и жаждал Нового мира! И всячески споспешествовал его рождению. Но он и предположить не мог, что на его пути к обновлению встанет весь мир.
Возникла пауза тишины. И словно разгадав мои мысли, Жора вдруг произнес:
- И пойми, это не месть, это... как бы тебе это поточнее сказать?
- Злость, - сказал я.
- Нет-нет, зла я тоже ни к кому не питаю. Ведь я понимаю устройство этого мира. Это, знаешь ли, пожалуй, рецепт. Диагноз ясен, нужно прописывать пилюли для выздоровления и излечения. Вот!
На самом же деле я понимал: это был манифест ненависти, что называется, Жорин sacra ira (святой гнев, лат.). Как бы там он не нарек свои действия.
Жора прищурил глаза, словно что-то вспоминая.
- Они живут так, - продолжал он, - словно никогда не слышали о Божьем суде, будто этот Божий Страшный суд - это иллюзия, миф, выдумка слабого ума, будто Его никогда не существовало, будто, если Он, этот Страшный суд, где-то и существует, то обойдет их стороной. А ведь Он придет. И в первую голову придет к этим хапугам и скупердяям, ухватит их за жирненькие пузца и войдет в их жалкие души, а рыхлые холеные тельца превратит в тлен. В пух и прах, в чердачную пыль... И Его не надо ждать-выжидать, Он уже на пороге, и уже слышен Его стук в наши двери, прислушайся... Вся эта пена схлынет как... И если мы не хотим...
Он захлопал ладонью по карманам.
- Спички дай...
Возможно, он и раскаивался в том, что совершил, но у него, я уверен, и мысли не мелькнуло что-либо изменить.
- Они в твоей левой руке.
Он снова раскурил потухшую трубку.
- ...а главное - технология достижения совершенной жизни, - продолжал он, - она такова, что позволяет в корне, да-да, в самом корне менять человека, вырезать из его сути животное и заменить звериное человеческим. Ген - это тот божественный болт, тот сцеп, та скрепа, которая теперь не даст рухнуть твоей Пирамиде. Мы сотворили то, что человечество не смогло сделать за миллионолетия своего существования. Миллионолетия! Перед нами - край, последний рубеж, крах всего нечеловеческого. Перед нами новая эпоха, новая эра - Че-ло-ве-чес-ка-я! Это значит, что вместе с преображением человека преобразится и сама жизнь. Одухотворение генофонда жизни воплотит многовековую мечту человечества - Небо наконец упадет на Землю. Но, чтобы все это состоялось, нам нужны Его гены. Здесь нерв жизни земной и nervus rerum - нерв вещей! Мы завязли в трясине нерешительности и, пожалуй, уже старческой инфантильности.
Я понимал это как никто другой. Жора затянулся, помолчал, выпустил, наконец, дым и тихо сказал:
- Сейчас или никогда! Пирамида без Христа просто сдохнет. И здесь, повторяю, нужны гены Бога! Порода этих людей уже требует этого. И мы проторили ему, этому жалкому выкидышу эволюции, проторили ему новый путь. Мы же лезли из кожи вон, разбивали себе руки в кровь, валились с ног... Мы же ором орали... Отдали ему свое сердце... И что же?! Он был и остается глух... Глух, слеп, нем, туп, просто туп!.. Для них наши призывы - вода, понимаешь?.. Я дивлюсь совершенству их тупости!.. Ведь это они омерзили жизнь, сделали ее...
- Что сделали?
- Омерзили! Испакостили!.. Понимаешь, ну просто...
Видно было, как тщательно Жора подбирал слова для характеристики своих соплеменников.
- ...испохабили, приплюснули, если хочешь, просто пришибли, и теперь все мы, пришибленные, живем как стадо баранов, слепых, как кроты...
От такого отчаяния Жора даже поморщился.
- Все эти моллюски и членистоногие, гады и гадики, мокрицы и планарии... Мы живем в чреве греха... Провонялись... Это - чума... Для них люди - планктон, понимаешь меня?
- Да-да, ты говорил. Я понимаю.
- ...все эти шариковы и швондеры, штепы и шапари, шпуи и швецы, все эти скрепки, булавки, кнопки... Засилие переметчиков и чергинцов!.. Ну и перематывали бы себе свои сопли, ну и шили бы себе свои гульфики и наволочки... Нет же - им подавай право править - власть! Но вы же - заики, вы же... О, ужье племя, жабьё!.. Эти пустоголовые ублюдки... Всевселенская вонь... Да, чума... Этот засаленный и задрипанный мир ваш должен быть разрушен, как тот Карфаген!
- Ты так часто это повторяешь.
- Не перестану! Это - молитва! Невыносимо видеть, - продолжал он, - как мельчает наш род. Кто-то должен остановить это гниение! Животное в человеке уже дышит на ладан. Еще одно, от силы два поколения и оно сыграет в ящик. Пришло время заглянуть в корень жизни!
Секунду длилось молчание, затем:
- Или - или, - едва слышно, но и решительно, и мне показалось даже зло, произнес Жора, - или они нас, или...
Его вид был красноречивее всех его слов.
- И вот еще что, - Жора поднял вверх указательный палец правой руки, - у нас нет права на ошибку. Каждая ошибка сегодня - это пуля, летящая в наше завтра. Мы не должны превратить наше будущее в решето или в какой-то измочаленный нашими ошибками дуршлаг. Так что извини...
Я не помню, чтобы Жора когда-либо извинялся.
- И давай уже свою Тину, - мельком бросил он, - видишь: жизнь припёрла...
Я видел...
Глава 20
Я вдруг открыл для себя: он зарос! И теперь был похож на состарившегося Робинзона Крузо. Казалось, что на голову ему надели соломенного цвета парик, а рыжая, с полосками проседей по щекам, борода прятала большую часть лица, оставляя лишь сухие губы, нос и глаза, и эти горящие страстью глаза, ставшие вдруг как два больших синих озера среди знойной пустыни.
- Жор, - говорю я, - ты давно смотрел на себя в зеркало?
Жора не понимает моего вопроса. Так бывает: вот ты живешь, живешь, читая книгу собственной жизни и жизни родных и близких, скажем, Жориной жизни, создавая в воображении облики всех персонажей, и вдруг обнаруживаешь у Жоры усы. И бороду. И... Ах, ты Боже мой! На кого ты похож?! Я помню Жору таким молодым...
- Жор, говорю я, - ты...
- Да иди ты...
- Эти пышные усы... И эта твоя борода...
Жора прерывает меня.
- Разуй глаза, малыш. И усы и борода у меня с тех пор, как погиб Санька в Афгане.
Да знаю я, знаю! Мне не надо об этом напоминать. Я помню Жориного сына... Такое не забывается! Это горькая чаша, которую пришлось нам испить... Я не видел Жориных слез, но глаза его были выплаканы вкрай. С тех пор... И вот только сейчас я открыл для себя эти бородатые заросли...
Так бывает.
Я вдруг заметил: за последние дни Жора сильно сдал. Его шея с большой родинкой над сонной артерией казалась тоньше даже в не застегнутом вороте синей сорочки, а любимая, изношенная почти до дыр на локтях, джинсовая куртка болталась на нем, как с чужого плеча. Он и дышал, казалось, реже. «Я живу в полном чаду» - как-то произнёс он. И только руки, только его крепкие руки с крупными венами свидетельствовали о буре в жилах этого могучего тела. Всегда спокойные и уверенные пальцы были в постоянном поиске: они уже не могли жить без дела. Я знал: он уже закипал. Его кровь, разбавленная теперь не сладким вином, но крутым кипятком, может быть, даже царской водкой, уже проступала сквозь поры мятущегося нетерпения. Он пока еще тихо неистовствовал, но яростное влечение к почти осязаемой цели будило в нем неистощимые силы Молоха! Я сказал бы, что это была свирепость апостола, устремившегося на спасение самого Христа. О движениях его души можно было судить и по тому, как горели его глаза: этот взгляд прожигал насквозь!
