Многократор - Художник Её Высочества

— Ты что пресней воска? — Я-то? Да нет, я просто павлин, обожающий ядовитую пищу. — Ты счастья своего не знаешь, понастроил тут, понимаешь, раскаленные башни ада, спасу нет, до чего рефлексируешь. Так глупо! Залей угольки и иди к Августу-Бобу Бензольному. Пиши картины, не устраивай нервности до колотья в груди. Прямо девочка-институтка, самоедка субтильная. — Спасибо за совет, а то я правда коза, кончившая жизнь под мостом. Намагнитился до не могу. — Иди размагничивайся. Или натри карбункулом за ушами. Очень пользительно, рассеивает меланхолию. Камень воинов. Ты же воин? — спросил себя с нежностью, всё более ласкающей и ядовитой. — Дадыромегеровна я. — Нет, ты не Дадыромегеровна. Ты Мегеродадыровна. Разница диаметрально противоположная. Давай-ка, подбери сопельки, бери пример с Парацельса, загони в рукоять шпаги мелких бесов. У тебя шпага-то имеется? Соберись, — и вперёд! Отвлекать тебя больше некому — в тюрьме сидят. И ты садись за работу. Без тебя большевики обойдутся. — Я потрясен силой вашего убеждения. Стыдно за себя. Обидиотился дальше некуда. Прямо томление святого Фомы. Довольно! Сейчас расслаблюсь и соберусь. Грустную курицу если сварить в супе, она вряд ли повеселеет. А я обязан! Буква четыре, видите ли, мне не нравится и мое настроение, потому что слишком часто меняется. Осознал. Раскаиваюсь. Сейчас, сейчас. Один момент!

Диалог с самим собой произнес вслух, морщась. За клумбой несносно орали ультразвуковые дети. Их криками можно дробить камни в почках. Решительно шагнул на газон, уселся по-восточному: ноги в бутон, ладони вверх.

— Жрецы знали, как очистить сердце. Практика бесконечной молитвы. Повтори одно и то же тысячу раз. Тысячу раз. Всё-о-о-о.

Неподалеку прошли пенсионеры, пели песню про взаимоотношения девицы и залёточки. Характер она у залёточки вызнала — характер ой какой, она не уважила, а он, значит, ушел к другой. Тинейджер вон идет, насвистывает из классического битловского. В губе серьга, на пальце перстень с черепом, на шее первый засос. Несет он его гордо, медалью.

Упал на спину в траву, спину приятно охладило. «Красивое же здание! Всё вверх, в ляжки боговы. И я в нём живу. В башне вавилонской. Башня — высочество, я — художник, значит, я — художник её высочества. Стоит ждет, принцессочка.»

Лежал долго, спокойный, наконец. Система отлаживается. Пусть у художника будет во всем порядок и нормальность, а у того пацана, переставшего орать ультразвуком, — своё. Мальчишка, высунув на полкилометр язык, хищно потрошил китайский наборчик; пистолетик, целлофанка с шариками-патрончиками, липовый бинокль. По всему видно, больше всего ему понравились пластмассовые наручники. Глазки у мальчишки затуманились, он прикидывал, на кого их можно надеть: на родителей, на сестру или на приятеля.

Поднялся в мастерскую. Чистый холст Августу в объятие. Решил написать знаковую картинку. Личину какую-нибудь. Пописал. Через некоторое время понял — не пошла работа. Грубо выразился. Ну и пусть. Следующая получится. Взял флейц и начал закрашивать белилами влево-вправо. Потом всё медленнее красил, ещё медленнее, пока не остановился. Белила тонко смешались с примитивными цветами знака. Осталось подрисовать пустячки и картина состоится. Вот так в живописи-то. Во рту по прежнему никотиновая гадость. Так тогда парсуне называться: «Брось курить, сволочь.»

Надолго заголосил мобильник.

— Кто там такой долготерпивый? Алло!

Чудные вещи создал человек. Художник уговорил себя, поработал — успокоился. Но вот тянет к уху кусочек пластмассы, железа мелкого, кристаллов, что там еще внутри? И чело снова опоясывается тучами печали, рот собирается в скорбную складку, в глазах растерянность.

— Аби… Аби..! Ну, Абиге же! Подожди… Меня тоже тошнило недавно. Страшно? Хочешь, к тебе сейчас приеду? Нет, я быстро… Хорошо, сама. Встречаемся на смотровой площадке. Приезжай, горе луковое!

Шел и думал: Абигель, кто она? Почему волнует его всё больше? Суть её — тропический лес с гигантскими змеями, пауками, поедающими райских птиц, бабочками размером с человеческую голову и желтыми глазами пантер. И втягивает, и втягивает в свои агатовые тени.

— В реках Африки живет злой зеленый пароход, — прокричала детям габаритная воспитательница. — Кто это? Кто б навстречу не поплыл, всех проглотит..?

— Крокодил! — хором закричали ребятишки.

Шла детсадовская колонна.

Сталистая проволока червеобразно извивалась под ногами. Степан, перешагнув через неё, оглянулся на дыру канализационного люка со снятой крышкой. Рабочие заканчивали какие-то работы. Сняв ограждение, они втроем потащили к стоявшему поодаль грузовику ящик с инструментами. Один рабочий напряженным от натуги голосом крикнул:

— Эй, красавец, — поставив ударение на «ец». — Куда попёрся, не видишь ограждение?!

Степан развел руки в немом объяснении, прошу мол прощения — задумался и, перешагнув через желто-красную ленту ограждения на противоположной стороне, встал у дороги, пропуская машины. За дорогой — смотровая площадка университета с лотошными рядами, где он первый раз увидел Абигель, и где ожидал её сейчас, спустя время, за которое и произошли их злополучные приключения.

Конец рабочего дня, люди поехали с работы, машины шли сплошным потоком. К переходу подошла старушка вся в розовом и с таким же пуделем.

— А-а!!! — выстрелом ударил в уши безумный крик. — А!!! А-а-а!!! Помогите!!!

Пудель заскулил, завертелся на поводке. Там, где рабочие занимались ремонтными работами, где сняли ограждение, прошла детсадовская колонная с габаритной воспитательницей во главе и еще одной, по-видимому, помощницей, на глазах у Степана рухнувшей на асфальт в обмороке. Еще не понимая, что произошло, но понимая, что произошло страшное, уже побежал к ним. Детская колонна остановилась, голова её и середина смешались, детишки, жалко улыбаясь, оглядывали то лежащую фигуру, то воспитательницу, зашедшуюся в бритвенно-режущем крике.

— Помогите!!! Помогите!!! — протягивая руки поочереди к подбегающему Степану, к детям, в небеса.

Её парализовало ужасом, она не могла сдвинуться с места и только кричала голосом, от которого волосы на голове шевелились. От машины мчались рабочие, бросив инструментарии на землю. Степан, наконец, понял. В конце колонны стояла девочка, смотрела то на свою руку, то в колодец у её ног. И, вот-вот заплачет, пропищала:

— Дяденька, а Петя в колодец…

Упал на колено и только глянул вниз, стало ясно: решают секунды. На дне колодца мелодично булькал поток, уходя по трубе в сторону реки. Вскинулся на ноги и с нечеловеческой скоростью бросился к переходу. Бежал без дыхания, в застывшем сознании пульсировало только одно: успеть!