М. Чертанов - Казнить нельзя помиловать

– …с тобой увидеться. Будешь дома часа через два?

– Буду, – сказал я. – Приходи. А ты слышал… – Но в трубке зашумело, затрещало еще сильней, и связь оборвалась.

Погодите, форзи, не надо, а? Нет-нет, я не передумал, я согласен, но не сейчас еще, погодите до вечера? Ну пожалуйста… В последний раз его увижу, тогда валяйте, делайте свое черное дело. Эх, зря «макара» не взял. Но ведь им все равно, они по-любому до меня доберутся, пистолет им не помеха. Да и что мне такого важного Леха скажет? Снова из пустого в порожнее переливать. Правды ему рассказать не смогу, не желаю, чтоб он на меня таращился как на чудовище. И все-таки два часа подождите, прошу. Нет, три. Не уходи, побудь со мною… Какой народ кругом веселый, праздничный. Солнышко, а я и не заметил. Умру ли я – ты над могилою гори, сияй… Люди, дети, собаки, санки, снегоходы, елки, конные милиционеры, автобусы с иностранцами. Подойти к менту и… Боже мой, подождите, подождите, не надо сейчас, не надо.

Я брел по центральной аллее парка. Громкие, веселые голоса гуляющих причиняли мне почти физическую боль. Кругом люди благополучные, радостные, думают, с ними никогда ничего ужасного не произойдет. Думают, они никогда никого не убьют. Думают, их никогда никто не убьет. Умру ли я, ты над могилою… Для чего он хотел меня видеть – просто посовещаться? Как хочется закричать, заорать: помогите, спасите, сделайте же что-нибудь… Снова запищал телефон. Ну кто там еще? Конечно, она…

– Гуляю, – подтвердил я Маринкино предположение. – В Коломенском.

– Солнце мое, я должна извиниться – не могу сегодня вечером вам с Лешиком составить компанию, ко мне племянник…

– Маруся, перестань. Не нужно мне таких одолжений. Это некрасиво и глупо.

– Честное пионерское, племянник приехал! – сказала она. – Как снег на голову, уж эти мне родственники! Он всего на один день, так что завтра приходи ко мне, я соскучилась…

– Марина! – вспомнил я. – Ты телевизор вчера вечером или сегодня смотрела?

– Нет, я с пятницы вообще его не включала. А что?

– Так, ничего, – ответил я. – Все в порядке.

Дойдя до храма Вознесения, я остановился. Возле этой недействующей церкви меня всегда посещает нечто… если не благодать – так нирвана. В ней есть что-то неземное, но отнюдь не в христианском смысле. Торжество духа над землей, но духа не смиренного, а дерзкого, холодного, вольного. Впрочем, издавна существует поверье, что в пустых церквях обитают потусторонние силы. Вий, к примеру…

Я обошел церковь слева, спустился к перилам. За ними – крутой спуск к Москве-реке. Рядом со мной плакатик на длинной палке сообщал: «20 человек серьезно пострадали при попытке спуска с горы. Опасность!»

Облокотившись на перила, я нагнулся и посмотрел вниз: в конце обледенелой, узкой дорожки высился толстый чугунный столб с фонарем на верхушке. Ясно – скатываются с горки и прямо в фонарь башкой. Неприятная смерть, наверное, и какая-то очень уж глупая. Недавно читал в Интернете статью, где описывались случаи самых идиотских смертей – например, быть погребенным под дерьмом слона. Мне понравилась история про мафиози, который с вечера клал на прикроватную тумбочку пистолет и мобильник: когда телефон посреди ночи зазвонил, бедняга спросонья вместо трубки схватил пистолет, машинально поднес к уху и…

Две дряхлые старушки прошли, поддерживая друг друга. Шоколадная такса, влачившая одну из них на поводке, все время оглядывалась, словно прося хозяйку поторопиться. Но старушка не могла идти быстрей. Такса сердилась. Я сошел с ума или вижу сон. Проснусь – и ничего не было. Священнику клятвенной речи сказать не хотела она… Еще десять дней назад я был одинок и свободен. Не ценил своего счастья.

Почему я так легко поверил в чертовщину? Наверное, был подсознательно готов к ней уже десять лет, с тех пор как перестало меняться мое лицо. Чепуха: мало ли людей молодо выглядит? Это – гены. Где мой окровавленный, страшный портрет, что ж мне его не покажут? Зачем я, когда Марине при знакомстве вешал лапшу на уши, отца своего приплел? Неужто в глубине души считал, что и в его смерти чем-то виноват? Не думать об этом, приказываю: не думать.

Я спустился к реке – нет, не с опасной ледяной горки, обошел по асфальтовой дорожке. Точь-в-точь как один тип, которого вели казнить, а он горло кутал в шарфик – боялся простудиться. Откуда это? Из «Идиота»? Утки спокойно плавали: мирные, жирные, безмятежные. Я погулял еще минут сорок и поехал домой – в клетку, в камеру, в одиночку.

Интересно, так всегда бывает перед гибелью – отупение, оцепенение, равнодушие, апатия, нежелание пошевелиться? Даже курить не хочется. Цветов Маринке так и не купил, и уже никогда не куплю. Он придет: снова буду в молчанку играть, перебрасываться пустыми, незначащими фразами? Священнику клятвенной речи сказать не хотела… Если он еще не знает про Лизу – промолчу. И про Олега промолчу. Просто лень обсуждать. Даже рот раскрывать лень.

Его приход меня разбудил: подумать только, в моем состоянии ухитриться заснуть! Психика возводит противошоковые редуты, а лучше бы сойти с ума. Я мельком глянул на себя в зеркало. Не бледней обычного.

– Привет, – сказал Алекс, пристраивая куртку на вешалку. – Чем занимался?

– В Коломенское ездил. Мне церковь там одна нравится, она летит, летит… как ведьма над лесами, над горами.

– Ну ты сравнил… – он устроился в кресле, как обычно – боком, перекинув ноги черз ручку. – Церковь как ведьма… Иван, я чего пришел-то… Ты телевизор вчера смотрел?

– Нет, – сказал я.

– Лизу убили. Ну, как бы убили. В Пите… в Ленинбурге.

– Серьезно? – я хладнокровно изобразил приличествующую обстоятельствам степень удивления, стараясь не переиграть.

– Не знаю, насколько серьезно, – он пожал плечами. – Опять просто сообщение, чьи-то слова, а трупов мы до сих пор ни одного не видели, так что…

Ты-то не видел, а я видел. Прядь русых волос в крови, опаленная бровь, застывшее удивление в глазах. Ничего не скажу, потом узнаешь, когда меня уже не станет. Сами с Мариной разбирайтесь, кому жить, кому помирать. А может, обоих пощадят; может, адские силы надо мной одним эксперимент проводят. Конечно, ставили на то, что я пойду до конца, крокодиловыми слезами обольюсь, но всех уничтожу, останусь один, жить-поживать да добра наживать… Обломайтесь, я в клетке не пою… Вы мне надоели, форзи… Уж очень вы навязчивые…

– С другой стороны… – продолжал он, – Иван, помнишь фильм Малковича «Тень вампира»? Граф Орлок уже половину съемочной группы слопал, а другая половина все продолжала твердить: «ах, какой актер, какая игра»?

– Леха, это же кино.

– Думаешь, в жизни не так? – он слабо усмехнулся. – Что случится из ряда вон выходящее – сразу списывают на кино. Взорвут Кремль на твоих глазах – решишь, что фильм снимают. Пройдет сейчас Годзилла по Чертановской – скажешь, кино. А если Дракула влезет к тебе в койку и цапнет за шею – сочтешь, что у тебя глюки. Помнишь сентябрь две тыщи первого, Нью-Йорк? Тоже в первый момент все подумали – кино.