Зиновий Юрьев - Бета Семь при ближайшем рассмотрении

Молчание все растягивалось и растягивалось, пауза вздувалась зловещим пузырем, вот-вот лопнет с чавканьем пресса. Вон он стоит в тени, со своей разинутой пастью, через которую лежит кратчайший путь к бездонной густой тьме вечного небытия.

– Иди, стражник, иди и ищи дефов, выискивай их денно и нощно, в каждом углу ищи, каждого выворачивай наизнанку. А я посмотрю, о чем ты сожалеешь: что не всех еще моих врагов сунул под пресс или что бедный Четыреста одиннадцатый оказался моим преданным слугой. Сейчас я подключу к нашей милой беседе и кирда, которого ты хотел объявить грязным дефом. Четыреста одиннадцатый, ты хочешь служить мне?

– Так точно, о Творец, – отчеканил Четыреста одиннадцатый.

– Идите оба и занимайтесь своими делами, – сказал Мозг.

7

Оранжевое солнце потускнело, клонясь к закату, начала блекнуть и сереть желтизна неба, тени потеряли густоту и удлинились, расползаясь по жесткой траве и развалинам. Было еще темно, до закатного ветра далеко, но нагретый за день воздух пришел уже в легкое движение.

Густов сидел, привалясь спиной к обломку стены. Обломок источал приятное тепло. Если бы только он мог так греть всю ночь… Счастье еще, что он успел сунуть там, в круглой камере, в карман кое-какую еду. Ощущение сытости придется забыть, но калорий пока хватит. Он очень хотел есть, но это была самая начальная стадия голода. Чувство состояло наполовину из сигналов опустевшего желудка и наполовину из понуканий подкорки: «Не сиди, сделай что-нибудь, смотри, оставишь пузо без жратвы». С этими позывами бороться еще можно. Хуже, когда включится настоящая система тревоги: «Внимание, организм в опасности, срочно требуется горючее».

– Ты печальный, – сказал Утренний Ветер.

– Я печальный и радостный одновременно. Я беспокоюсь за своих товарищей. Они мои друзья. Я радуюсь, что попал к вам, что вы так быстро освоили наш язык.

– Ты видел, как мы положили друг другу руки на плечи, когда стояли перед тобой?

– Да, Утренний Ветер.

– Это называется… Сейчас я поищу какое-нибудь ваше слово… Не знаю…

– Не старайся, друг. Объясни просто.

– Мы поступаем так очень редко. Это трудно и страшно, это выпивает из нас много энергии. Мы соединяемся особым образом, и все наши головы начинают работать вместе, как одна голова, и то, что не под силу одному дефу, легко решается всеми…

– Одна голова хорошо, а две лучше, – улыбнулся Густов.

– Что это значит? Вы тоже умеете…

– Нет, не так, как вы, хотя мы тоже работаем вместе. Но объясни, почему ты сказал, что это страшно.

– Это… как небытие. Каждый, кто входит в круг, а так, наверное, нужно назвать это на твоем языке, умирает. Не навсегда, на время, но умирает. Погружается в небытие, как мы говорим.

– Но ведь этот ваш круг работает. Да еще как! Освоить наш язык…

– Ты не понимаешь, Володя. Круг не просто работает. Соединенные в круг, мы усиливаемся во много раз. Если в круг соединяется, допустим, десять дефов, то круг мыслит не в десять раз быстрее одного дефа, а, может быть, в сто или тысячу раз.

– И все-таки почему это страшно? Ведь вы знаете, что все равно снова станете собой, так?

– Да, в общем… – Утренний Ветер задумался. – В общем, да, пожалуй. Но круг… Понимаешь, круг – это не просто сумма, скажем, десяти дефов: меня, Рассвета, Инея и других. Это новое существо. Новое и незнакомое. И каждый раз мы не знаем, что решит круг, что станет с нами. Он непредсказуем…

– Мне трудно понять.

– Нам тоже, друг Володя. Потому что мы пытаемся потом анализировать решения круга с нашей точки зрения, с точки зрения отдельных дефов. Но его мудрость столь отлична от нашего разумения, что иногда мы не понимаем ее. А то, что не понимаешь, всегда кажется страш­ным. К тому же мы, дефы, ненавидим терять свою индивидуальность. Даже на время. Мы же объясняли тебе. Мы вышли из мира одинаковых машин, мы завоевывали свою индивидуальность в тяжкой борьбе, и многие гибли в этой борьбе. Поэтому-то мы так редко объединяемся в круг.

– Спасибо, друзья, я и представить не мог, на какие жертвы вы шли, чтобы усвоить мой язык.

– Я думаю, друг Володя, никто из нас не колебался.

– Почему?

– Почти все мы прошли через страшное одиночество. Представь себе: ты кирд, ты машина, ты послушный автомат, ты как все. И вдруг ты замечаешь, что уже не походишь на других. Ты должен скрывать свои мысли, потому что, если ты их выскажешь, первый же кирд равнодушно донесет на тебя и такие же равнодушные стражники равнодушно отправят тебя под пресс. Ты идешь на проверку и обмираешь, получишь ли штамп сегодня или тебя отправят под тот же пресс…

– Кирдов так легко уничтожают…

– Они не представляют никакой ценности для системы. Работает производственный центр, автоматы исправно собирают все новые и новые пустые головы, и каждую расплющенную прессом всегда можно заменить любым количеством новых. Мозг мыслит рационально…

– Мозг?

– Я ж объяснял тебе: центральный управляющий мозг.

– А, да, да. Но я все время думаю о круге. Ты объяснил мне, что вы – дефы. Что вы добры. Я и сам уже вижу это. Что вы высоко цените каждую жизнь и каждое «я». Почему же вы боитесь круга? Пусть вы не сразу понимаете глубокий смысл его решений, но вы ведь знаете, что эти решения построены на ваших принципах, то есть они в основе своей должны быть добры, сострадательны и так далее.

– В том-то и дело, друг Володя, что мы в этом не уверены.

– Почему?

– Понимаешь, та же доброта и сострадание, которые ты упомянул, по самой сути своей, наверное, индивидуальные чувства. Мы вовсе не уверены, что может быть коллективная доброта и коллективное сострадание. Я приведу тебе пример. Как-то к нам попал новый деф. Он был тяжко ранен выстрелом в голову и ничего не понимал. Рассвет – ты же знаешь его, я тебя знакомил – долго возился с ним. Рассвет необыкновенно добр, мягок. Он терпеливее всех нас. У нас, к сожалению, почти нет никаких инструментов, чтобы восстанавливать поврежденные головы, но он умеет выхаживать раненых. Не всех, конечно, не всех. Но иногда он просто творит чудеса. Он как-то угадывает, где именно повреждение, накладывает руки на это место и бесконечно осторожно пытается перелить туда свою энергию. Он очень привязался к тому дефу, да и все мы скорбели, когда видели его неподвижную фигуру и страшную, изуродованную голову. И когда Рассвет понял, что не может помочь, он предложил построить круг. Маленький круг, помню, нас было всего четверо: Рассвет, я, Иней и Звезда. И круг решил: надо погрузить раненого в вечное небытие, ибо он страдает. Наверное, круг был прав. Наверное, его совет был мудр. Но мы… каждый из нас не мог этого сделать.