Абрам Палей - В простор планетный (с иллюстрациями)

Он положил свою большую белую руку на ее здоровую ладонь, лежавшую на столе.

Герде стало горячо, радостно и неловко. Она было сделала движение убрать свою руку. Нет, не убрала…

— Ну, вот и все, — сказал Рашков. — Не буду рассказывать тебе подробно. Если захочешь — прочтешь. Трудились поколения хирургов и физиологов, накапливали опыт и знания. Твоя рука будет такой же, как была. Впрочем, не совсем такой, ибо ничто в мире не повторяется в точности, кроме, может быть, мельчайших частиц материи. Но ты не почувствуешь различия — оно ничтожно. Придет время…

Голос его принял мечтательный оттенок.

— …И оно не за горами. Не мы, так следующие поколения врачей будут восстанавливать, если понадобится, и внутренние органы: сердце, легкие, печень, почки, железы. Сейчас легкие, почки мы делаем искусственные, а тогда они будут вырастать в организме, как растет твоя рука…

Он убрал свою ладонь, но ощущение чего-то горячего, радостного не покинуло Герду. Наверно, это и есть неопределенное, но сильное предчувствие счастья.

Глава 29

Замкнутые кривые

— Итак, тебе хочется побывать в Марсакове? — сказал Рашков Герде через три месяца после ее прибытия в институт.

— Конечно! Но ведь мне запрещено отлучаться… кроме коротких прогулок.

— Да, ты должна быть все время под наблюдением. Мы отправимся вместе.

Накинув поверх одежды теплоизолирующие плащи, они сели в двухместный самолет-амфибию. Вместо того чтобы наметить схему маршрута для автопилота, Рашков взял рукоятку управления:

— Мы полетим медленно. Я буду показывать.

Машина шла на небольшой высоте над лесом.

Хорошо, что они надели дымчатые очки. Снег ослепительно блестел под солнцем.

Мелкое кружево заснеженных ветвей казалось вырезанным из белого мрамора искусным камнерезом. Хотелось глубоко дышать, воздух был предельно чист и чуть-чуть пахнул свежими антоновскими яблоками.

— Взгляни вверх! — сказал Рашков.

С сумасшедшей быстротой беззвучно мелькнуло что-то серебристое и тут же пропало за рекой. Затем раздался острый, постепенно затихающий свист рассекаемого воздуха.

— Межконтинентальная баллистическая, только что взяла старт, — пояснил Рашков.

Вот и река.

Собственно, это искусственный канал, окружающий город. Сейчас он покрыт льдом, а поверх — снегом. Но канал виден сразу, широкая ровная полоса, плавный круг. На нем мелькают черные точки.

Рашков снижает машину. Точки превращаются в лыжников.

А вот темнеет огромная, расчищенная от снега площадка. По ней скользят конькобежцы. В центре кружатся фигуристы.

Герда смотрит на них и думает, что не так далеко время, когда и ей все это будет доступно.

Рука вдруг напомнила о себе: мгновенное покалывание, как бы короткие перемежающиеся спазмы. Рука живет. Теперь и на глаз видно: культя стала чуть длиннее. И — может быть, ей только кажется? — словно и все тело стало как бы сильнее, движения как бы увереннее… Впрочем, почему только кажется?

Весь организм взбудоражен. Понятно: больная рука не изолирована от всего тела, восстановительный процесс охватывает его целиком. Может быть, и от этого душевный подъем, обостренное восприятие жизни. Когда человек выздоравливает, он не пассивно возвращается к исходному положению: мобилизуются все его душевные и физические ресурсы, идет нарастающий бурный взлет.

За рекой город. Герда жадно смотрит вниз.

Концентрические круги. Сколько их?

Похоже на паутину.

Рашков замедлил ход машины.

Теперь видно отчетливее. Как будто ребристый круг.

Она вглядывается.

В центре круглая площадь. Там каток.

Проследив за направлением ее взгляда, Рашков говорит:

— Летом здесь пруд.

Круги города неодинаковы по высоте. Самый высокий — вокруг пруда. По мере удаления от центра они вс» ниже. Ступенчатость строений разнообразит, оживляет панораму.

Рашков останавливает машину в воздухе, включает автоматическое управление и подает Герде бинокль.

Тут очень оживленно. Во всех направлениях проносятся такие же самолеты-амфибии. Следить за ними нечего — столкновения исключены: кибернетический водитель реагирует с неуловимой быстротой. Можно спокойно рассматривать город.

Внутри кольца, образованного каналом, Герда насчитала восемь концентрических кругов.

— До чего же они широки! — замечает она.

Вдоль березовой аллеи пробегают электромобили. Их немного, большинство предпочитает индивидуальные полеты в воздухе.

А вот и движущиеся черные точки — пешеходы.

— Весной и летом, — говорит Рашков, — ты увидела бы богатство красок, увидела бы, как цветут деревья. При их посадке садоводы учли периоды цветения, так что от ранней весны до глубокой осени палитра цветов меняет свои оттенки.

— Еще увижу вс»! — весело отвечает Герда.

Она с увлечением следит за объяснениями Рашкова.

— Привет, Герда Лагерлеф, привет, Николай Рашков!

Это прокричал молодой женский голос.

Герда оглянулась. Пролетавший мимо микросамолет был уже далеко. Не удивительно, что узнали Рашкова, — он всем известен. А ее, Герду? Наверно, по отсутствию руки. Но это напоминание сейчас уже не огорчает. Рука будет!

Она живет, строится!

— Центральная площадь окружена нешироким, но густым парком, — говорит Рашков, — и каждая концентрическая улица шириной в сто двадцать метров — тоже парк. Он и сам состоит из нескольких концентрических аллей, пересеченных редкими поперечными. А теперь посмотри внимательно на радиальные улицы.

В бинокль видно отчетливо. Эти улицы не сходятся в центре, а начинаются за первым кольцом-парком, окружающим стадион.

— Каждая из них, — поясняет Рашков, — доходит до внешнего края последней, самой длинной концентрической улицы. Радиальная улица имеет в длину семь километров без малого, а в ширину сто шестьдесят метров. Это тоже парки с продольными аллеями и пересекающими их переходами. А дома? Тебе хорошо видны дома?

— Я их не очень-то различаю, — призналась Герда, — они как-то сливаются…

— Да так и есть. Смотри.

Он еще немного снизил машину.

— Теперь тебе должно быть ясно видно. Первую улицу за стадионом окружает один шестнадцатиэтажный дом длиной в несколько километров. В нем живет около ста тысяч человек. Кроме того, там находится районный экономический совет.

На следующих улицах дома расположены с обеих сторон. Здесь они ниже, сначала по четырнадцать этажей, а затем, постепенно понижаясь, доходят до четырех этажей на самом внешнем кольце.