Мэрион Брэдли - Король-олень (Туманы Авалона - 3)

- Да! - крикнула Гвенвифар. - Он согрешил, и Бог покарал его за это за кровосмесительство, за то, что он породил ребенка от собственной сестры, - за служение Богине, этому злому духу распутства... Артур! - выкрикнула она. - Пообещай мне, что ты покаешься, что ты сегодня же, в этот святой праздник пойдешь к епископу и расскажешь, как ты согрешил, и выполнишь епитимью, которую он на тебя наложит! Может быть, тогда Господь простит тебя и избавит нас обоих от кары!

Артур с беспокойством глядел то на Моргейну, то на Гвенвифар.

- Покаяние? Грех? - произнесла Моргейна. - Неужто ты и вправду считаешь своего бога зловредным стариком, которому только и дела, что вынюхивать, кто там ложится в постель с чужой женой?

- Я исповедалась в своих грехах! - крикнула Гвенвифар. - Я покаялась и получила отпущение! Это не за мои грехи Бог нас карает! Артур, пообещай, что ты тоже покаешься! Когда Бог даровал тебе победу при горе Бадон, ты поклялся отвергнуть старое драконье знамя и править как христианский король, но ты не раскаялся в этом грехе! Так покайся же в нем, и Бог дарует тебе победу, как даровал тогда при горе Бадон, - и очистись от своих грехов и дай мне сына, который будет править после тебя в Камелоте!

Артур отвернулся и прижался к стене, спрятав лицо в ладонях. Моргейна качнулась было к нему, но Гвенвифар вскричала:

- Отойди от него, ты!.. Как ты смеешь и дальше вводить его в грех! Или тебе не довольно того, что уже произошло, - тебе, и тому злому демону, которого ты зовешь Богиней, тебе, и той старой ведьме - Балин правильно сделал, что убил ее...

Моргейна зажмурилась, и лицо ее исказилось, словно она готова была расплакаться. Затем она вздохнула и произнесла:

- Я не собираюсь слушать, как ты поносишь мою веру, Гвенвифар. Не забывай - я никогда не поносила твою. Бог есть бог, как бы его ни именовали, и он благ. Я считаю грехом думать, что бог может быть так жесток и мстителен, а ты делаешь его более злобным, чем худший из священников. Прошу тебя: хорошенько подумай, что ты творишь, прежде чем отдавать Артура в руки священников.

Она развернулась так, что темно-красное платье на миг обвилось вокруг ее тела, и покинула королевские покои.

Услышав, что Моргейна вышла, Артур повернулся к Гвенвифар. Наконец он заговорил - никогда еще он не говорил с женой так нежно, даже когда они лежали, сжимая друг друга в объятиях:

- Любимая моя...

- И ты смеешь называть меня так? - с горечью спросила она и отвернулась. Артур положил руку ей на плечо и повернул Гвенвифар лицом к себе.

- Любимейшая моя госпожа и королева... какую боль я тебе причинил...

- Даже сейчас, - дрожа, сказала Гвенвифар, - даже сейчас ты думаешь лишь о том, какую боль ты причинил Моргейне...

- Неужто я могу радоваться при мысли о том, что причинил такую боль родной сестре? Клянусь тебе, я не знал, кто она такая, до тех пор, пока не стало поздно, а когда я узнал ее, она принялась утешать меня, словно я до сих пор оставался маленьким мальчиком, что сидел когда-то у нее на коленях... Думаю, если бы она набросилась на меня с обвинениями, - а она имела на то полное право, - мне оставалось бы лишь пойти и утопиться в Озере. Но мне даже в голову не приходило, что же я натворил на самом деле... Я был так молод, и нам со всех сторон грозили саксы, и битва шла за битвой... Он беспомощно развел руками.

- Я пытался поступать так, как велела Моргейна, - помнить, что мы совершили это по неведению. Да, я думаю, что это грех, - но мы не стремились согрешить...

Он казался таким несчастным, что на мгновение Гвенвифар почувствовала искушение сказать то, что он хотел услышать, - что он и вправду не сделал ничего дурного, - обнять его и утешить. Но она не сдвинулась с места. Никогда, никогда Артур не приходил к ней за утешением, никогда не признавал, что причинил ей какой-то вред; даже сейчас он упорно настаивал, что грех, сделавший их бездетными, на самом деле вовсе и не грех; он беспокоился лишь о вреде, который он причинил этой проклятой колдунье, его сестре! Гвенвифар снова расплакалась и вместе с тем разъярилась - ведь Артур подумает, что она плачет от горя, а не от бешенства.

- Так ты думаешь, что причинил горе одной лишь Моргейне?

- Не вижу, чем это могло повредить кому бы то ни было еще, - упрямо произнес Артур. - Гвенвифар, это ведь произошло еще до того, как мы впервые встретились!

- Но ты женился на мне, не получив отпущения за этот великий грех, - и даже теперь ты цепляешься за свой грех, хотя мог бы исповедаться, и исполнить епитимью, и избавиться от кары...

- Гвенвифар, - устало произнес Артур, - моя Гвенвифар, если твой бог способен покарать человека за грех, совершенный по неведению, неужто он отменит кару лишь потому, что я расскажу обо всем священнику, и прочитаю молитвы, которые он велит, и не знаю, что там еще - посижу некоторое время на хлебе и воде...

- Если ты вправду раскаешься...

- О Господи! Ты что, думаешь, что я не раскаялся? - взорвался Артур. Я раскаивался в этом каждый раз, когда видел Моргейну, все эти двенадцать лет! Неужто мое раскаянье станет глубже, если я расскажу обо всем священникам, которые только и желают заполучить власть над королем?!

- Ты думаешь лишь о своей гордыне, - гневно ответила Гвенвифар, - а гордыня - тоже грех. Если ты смиришься, Бог простит тебя!

- Если твой бог таков, то я не желаю его прощения! - Артур стиснул кулаки. - Я должен править королевством, а как я смогу править им, если буду становиться на колени перед каким-то священником и покорно выполнять то, что он от меня потребует в качестве искупления?! А о Моргейне ты подумала? Они и так уже обзывают ее чародейкой, распутницей, ведьмой! Я не имею права исповедаться в грехе, который навлечет позор и презрение на мою сестру!

- У Моргейны тоже есть душа, нуждающаяся в спасении, - отозвалась Гвенвифар, - и если народ этой земли увидит, что их король способен отринуть гордыню и смиренно покаяться в своих грехах, это поможет им спасти их души, и зачтется ему на небесах.

- Ты споришь не хуже любого моего советника, Гвенвифар, - со вздохом произнес Артур. - Я не священник, и меня не волнуют души моих подданных...

- Как ты можешь так говорить! - воскликнула Гвенвифар. - Ты - король этих людей, и их жизни в твоей руке, а значит, и их души тоже! Ты должен быть первым в благочестии, как был первым в сражении! Что бы ты подумал о короле, который посылает своих воинов в бой, а сам следит за ними с безопасного места?

- Ничего хорошего, - ответил Артур, и Гвенвифар, поняв, что одолевает, добавила:

- А что же ты тогда скажешь о короле, который видит, что его подданные идут путем благочестия и добродетели, и заявляет, что не намерен думать о собственных грехах?

Артур вздохнул.