Василий Головачев - Непредвиденные встречи

На минуту вибрация в зале прекратилась. В виоме черный конус перестал развиваться и с оглушительным воем пошел трещинами. Кто-то у пульта до конца вывел регулятор звуковой защиты, и в зале стало удивительно тихо, и эта тишина ударила по нервам сильнее любого взрыва, словно в зале взорвалась бомба тишины!

Внезапно над Городом, вернее, над тем местом, где он недавно стоял, появились непривычного вида серые облака в форме шаров. Изображение в виоме стало медленно гаснуть, пока снова не остался один бело-голубой фон холостого режима.

В зале было так тихо, что слышалось дыхание людей. И вот сквозь эту нереальную тишину люди услышали звук замирающей басовой струны. Взгляд пронизал их. Чей-то пристальный изучающий взгляд.

СЕЯТЕЛЬ-2

Виом прояснился, появилось изображение местности возле Города, но видимое не с телезонда, а с точки, расположенной над одиноко бредущим между скалами человеком в блестящем скафандре.

– Грехов! – прошептал Молчанов, меняясь в лице, хотя не мог видеть, кто же это на самом деле.

Сгорбленная фигура дрогнула и помчалась навстречу людям: неведомый источник передачи приближался к поверхности почвы; вот она закрыла все видимое пространство, расплылась, изображение помутнело, и в виоме медленно проступило знакомое всем лицо Габриэля Грехова – странное, постаревшее, напряженное. Спекшиеся губы его раскрылись, и он заговорил.

Люди замерли. Смысл первых слов не сразу дошел до них, настолько фантастичными показались они всем.

– Прекратите эксперимент, – сказал Габриэль и болезненно усмехнулся. – Прекратите эксперимент, Эвальд, я знаю, вы слышите меня. Я не сошел с ума и не болен, я говорю с вами от имени тех, кто исследует жизнь Тартара уже не один век! Я говорю от имени Сеятелей, цивилизация которых существует около десяти миллионов лет! Сеятели – это система энергетических связей, известных вам под названием «серые призраки». Они не готовились к контакту с нами, так уж получилось, что настала пора вмешаться. Оказывается, мы, люди, довольно активны и последовательны, – и они отдают нам должное: они недооценивали нас.

И Грехов снова усмехнулся. Странная эта была усмешка – снисходительная и сожалеющая.

– То, что мы называем Городами, – это континуум более сложного порядка, чем пространство. Это иная вселенная, та, что предшествовала взрыву, породившему наш мир; то, что смогли сохранить разумные существа той вселенной при прорыве сингулярности около двадцати миллиардов лет назад. Любопытники – не что иное, как локальные области, объемы этого континуума, изолированные полем тяготения. Под корой планеты покоится сфера из той же материи. Это все, что удалось ИМ сохранить при взрыве протосолнца. Паутины – это автоматические устройства, связывающие нашу и ИХ вселенные и охраняющие Города от разрушения… Причина же вынужденного контакта в том, что наше появление здесь, на Тартаре, изменило условия существования Городов, мы не владеем теми видами полей, которые не приводят к их дестабилизации. Даже тщательное капсулирование Городов, а иногда и наших аппаратов – вспомните звездолет Тенишева – не помогает, Города распадаются, так как энергопотенциал нашего пространства-времени в миллионы раз ниже. Паутины не успевают за нами, а мы, не ведая того, уничтожаем мир, населенный самыми древними из существ! Мы уничтожаем праразум! И если наше присутствие на планете продлится долго – может вспыхнуть квазар, который уничтожит не только пылевое облако, но и всю Галактику! Вот почему присутствие наше на Тартаре крайне нежелательно. Мы действуем быстро, а быстрое действие не гарантирует верной мысли… Грехов слабел буквально на глазах. Передохнув, продолжил:

– Сеятели, изучающие мир Тартара, ушли от нас в развитии на миллионы лет – страшная цифра – миллионы лет! Но цивилизация Тартара, мир Тартара насчитывает десятки миллиардов! Я не знаю, обладают ли Сеятели чувством юмора, но, вероятно, наши попытки осмыслить жизнь Тартара должны казаться им смешными. Контакты же с нами им практически не интересны и не выгодны с той точки зрения, что они живут гораздо быстрее… Я кончил, время мое истекло. Повторяю – уходите с планеты. Я знаю, я сам это пережил – это обидно и неправдоподобно. Но – уходите. Если они, Сеятели, прошедшие путь в сто тысяч раз более длинный, не могут полностью постичь эту жизнь, то не сможем и мы. И еще: излучение Тины опасно для всех существ биологического цикла, основанного на воспроизведении сложных материальных комплексов – молекул. Это их слова… Прощайте. Ты слышишь меня, Полина?..

Лицо Грехова осунулось, глаза потухли, губы произнесли еще раз «слышишь?», и виом опустел.

– «Черепаху»! – отрывисто приказал Молчанов, наверное, единственный, кто не потерял в общем смятении присутствия духа. Свекольников кинулся из зала, за ним еще несколько спасителей. И в это время наблюдатели доложили, что серые призраки оставили у корабля два танка экспериментаторов и человека в скафандре. Сеятели не забыли никого.

– Шесть минут, – сказал Квециньский, – шесть минут контакта… А в них миллиарды лет…

Корабль Молчанова стартовал с планеты и подходил к Станции, стыковочное поле подхватило его и подтянуло к трубе перехода, где уже дежурила группа врачей.

– Жестокость правды… – с тоской сказал Банглин, глядя на пушистый шар Тартара, струивший мягкий пепельный свет на лица людей. – Пусть все наши попытки познания кажутся им смешными, пусть. Мне не обидно. Мы будем падать и расшибаться, и я не вижу иного пути. Я только задаю себе вопрос: под силу ли – не нам – потомкам нашим понять цивилизацию, невообразимо далекую по всем параметрам жизни и смерти?! Решить проблему, которую не смогли решить Сеятели? Они – которые прошли путь в тысячи раз больший, чем возраст земной культуры?!

– Я не знаю, – тихо отозвался Квециньский. – Но я надеюсь.

«Кто может сказать? – думал он, вспоминая лицо Грехова. – Кто знает? Если Вселенная пульсирует и каждые двадцать миллиардов лет формируется заново в неистовом взрыве протосолнца, чтобы потом пройти через красное и фиолетовое смещения и снова взорваться, то, возможно, в каждой из рождающихся вселенных разум, подобный нашему, не раз будет задумываться над чудом начала и конца всего сущего… Кто мы перед лицом вечности? Что мы умеем? Страдать и бороться! Страдать и бороться… Может быть, это и есть единственно правильный путь? Падать, вставать и через муки и боль идти вперед?..»

Сквозь наступившее молчание люди в зале услышали эхо шагов нескольких человек. Шаги замерли у полуоткрытого входа в зал, дверь растаяла совсем, и в зал вошли несколько человек, впереди Молчанов.