Джеймс Фелан - Выживший

Рука солдата, которого тащил Калеб, обмякла, и он сполз на землю. Я сумел подняться на ноги и увидел, что он умер. Калеб тряс его, просил встать. Двое на фоне пылающего адским огнем грузовика, от которого остался только металлический остов и ящик размером с холодильник, чудом задержавшийся на основании кузова.

Я подбежал к Старки. Окровавленной рукой он пытался зажать огромную рану в животе. Он удивленно посмотрел на меня — узнал.

— Как вам помочь?

— Убирайся! — прохрипел он.

— Я хочу помочь!

— Грузовик! — выговорил Старки и кивнул головой в ту сторону. Калеб замер всего в нескольких метрах от уничтоженной машины, с мертвым солдатом на руках. — В кузове ракета.

Я посмотрел на большой ящик, который лизало пламя.

— Ракета?

— Она не взорвалась во время атаки.

В голове сразу же всплыл рассказ Калеба про ракету, застрявшую в стене.

— Калеб! — заорал я. — Уйди оттуда!

— Послушай, — еле слышно позвал Старки. Я нагнулся к нему. Когда он говорил, на губах пенилась кровь. — Она взорвется, и высвободится биологический агент, ясно?

— Что?

— Она нагреется, взорвется, и случится то же, что во время первого удара по городу.

Я понял.

— Вы слишком близко. Попадете в зону действия и станете, как эти. Убирайтесь!

— Калеб! — позвал я.

— Ты понял?

Я кивнул.

— Беги! — закричал Старки и оттолкнул меня. — Не стой здесь! Беги!

Он схватил ружье — и я побежал: подальше от него, от Калеба, от грузовика…

Через два десятка метров я свернул за угол, остановился — улица в южном направлении была охвачена пожаром; снова побежал, оглянулся. На фоне огня выделись два черных силуэта: Калеб спасал человека.

Я снова закричал:

— Калеб! Нужно…

Раздался страшный взрыв.

Меня отбросило волной на капот помятого такси, но на этот раз я быстро вскочил на ноги. В небо взлетел огненный шар. Я перебежал по машине и спрятался за углом ближайшего здания.

В глазах все плыло.

Где Калеб?

Вдалеке среди обломков копошились тени. Я попятился назад. Какой радиус действия у этого агента? Насколько быстро он действует?

И я снова побежал, пригнувшись к земле.

За спиной что–то ярко полыхнуло. Оглянувшись, я увидел, что Калеб поднялся на ноги. Я снова позвал, но он не услышал, поэтому я побежал к нему. Еще одна яркая вспышка осветила улицу.

Калеб склонился над убитым солдатом. Он пил его кровь.

38

Не может, этого просто не может быть…

Я будто проснулся. Пересек улицу и приблизился к своему другу, не желая верить в происходящее.

Пустые, бессмысленные глаза смотрели на меня — мимо меня, не узнавая. Калеба больше не было. Только лицо, похожее на лицо моего друга, перемазанное лоснящейся густой кровью, и спокойный взгляд, прикованный к ссадинам на моем лице. Я точно знал, что никогда, ни при каких условиях, даже защищая себя, я не смог бы убить его: ни такого, каким он был раньше, ни такого, каким он стал. Ведь он — мой друг. Он — Калеб.

Скоро, очень скоро, сюда сбегутся охотники — так приплывают акулы, учуяв в воде свежую кровь, — и накинутся на людей, и станут утолять жажду влагой из жил несчастных жертв.

Я бросился прочь.

Зачем, почему в последний раз мне было суждено увидеть его таким?

Лучше бы я ничего не знал. Эту картину мне не удастся изгнать из памяти. Ничего страшнее просто не может случиться.

Я вернулся в книжный магазин. К двери за это время никто не подходил. Я толчком распахнул ее и зашел внутрь; в темноте пару раз наткнулся на расставленные где попало тренажеры и мебель. Если мы не собираемся жить в этом нескончаемом ночном кошмаре, нужно собираться в дорогу.

Я опустился на пол, так, чтобы через открытую дверь видеть, что происходит на улице. Стояла абсолютная тишина, только разносилось по огромному помещению эхо моего дыхания. Я посветил фонариком вокруг себя.

Встал, снял с полки новый рюкзак, положил в него несколько фонариков и запас батареек, пару сигнальных пистолетов и боевые патроны, бутылки с водой, шоколадки, запас чистой одежды — правда, вся она была мне велика, ведь ее приготовил для себя мой друг, Калеб.

Вернется ли он сюда? Вспомнит ли свое «логово»?

Стараясь не думать об этом, я погасил фонарик и выглянул на улицу. Тишина. Ни шороха, ни движения. Охотников нигде не было.

Я не стал брать мотоцикл: во–первых, темно, а во–вторых…

Может, я вернусь за ним завтра.

Оставив рюкзак возле двери, я поднялся с фонариком на второй этаж и взял там тетрадки Калеба. Хотел было уйти, но вернулся.

На большой черной доске я написал мелом несколько слов для Калеба. Главное, чтобы он смог прочитать их.

Через пару минут я уже шагал по дороге — правда, не очень быстро: с тяжелым рюкзаком и двумя канистрами бензина не побегаешь. Пройдя квартал, я передохнул и не останавливался до перекрестка Пятой и Пятьдесят седьмой улиц. Оттуда в северном направлении дорога хорошо просматривалась. Издалека доносились еле слышные звуки выстрелов из зоны пожара.

Может, там до сих пор шла борьба…

Я набрал в грудь побольше воздуха. До зоопарка было еще семь кварталов. И я зашагал вперед, думая только о том, как врезаются в плечи лямки рюкзака, как Рейчел нужен бензин для генератора, как громко у меня бьется сердце и как валит пар изо рта, как болит голова, как хорошо будет вернуться к девчонкам, как они улыбнутся мне.

Одному не страшно.

Потому что я никогда не остаюсь в одиночестве. Не оставался и не буду.

39

Я замедлил шаг всего на секунду. Луну быстро затянуло низкими мрачными тучами и стало совсем темно. Кровь оглушительно пульсировала в висках, дыхание не хотело успокаиваться. На востоке прозвучал одинокий, глухой выстрел, а следом за ним — вскрикнул человек.

Ноги дрожали от изнеможения, но почти весь путь остался позади. Возле колонн, обрамлявших лестницу к арсеналу, я упал на четвереньки, затем сел прямо в снег. Пятая авеню белела нетронутым снегом в обе стороны, на сколько хватало глаз. По крайней мере, после моего ухода, на ней не было ни единой души.

Силы покинули меня. Хотелось не шевелиться и отдыхать. До дружеского тепла оставался какой–то десяток шагов. Я посмотрел на обледеневшую лестницу. Встал и медленно–медленно начал спускаться. Каждый сделанный через силу шаг трясущихся ног отдавался адской болью в голове. Руки так болели под тяжестью канистр, что хотелось завыть.

Что меня там ждет?

Я постучал в дверь — задребезжало стекло. В нем дробилось мое отражение, но из–за баррикады не было видно, что делается внутри. Когда я навалил ее? Вчера? Или сегодня утром? День кончился или еще нет?