Георгий Мартынов - Звездоплаватели-трилогия(изд. 1960)

Шесть часов… Остался один только час…

Камов опускает голову на руку. В усталом мозгу настойчиво как горький упрёк, звучат последние услышанные слова: «Будьте осторожны, Сергей Александрович!»

В ОБРАТНЫЙ ПУТЬ!

2 января 19… года.

Последний день нашего пребывания на Марсе оказался самым тяжёлым днём из всех проведённых на этой планете.

Очень трудно рассказывать всё, что нам пришлось пережить и перечувствовать, но мой долг сделать это.

…Около полудня я вышел проводить Камова в последнюю экскурсию на вездеходе. Сергей Александрович был в прекрасном настроении.

— Не скучайте! — шутливо сказал он, садясь в машину.

Вездеход ушёл.

Я вернулся на борт корабля. Белопольский сидел возле лежавшего на постели Пайчадзе. Тут же стояла и радиостанция.

Я ушёл в свою лабораторию и стал приводить её в порядок. Надо было подготовиться к отлёту. Заодно я решил исполнить просьбу Камова и проявить плёнку аппарата Бейсона. Сергей Александрович просил на это разрешения американца, и тот, очевидно неохотно, согласился. Он сказал только, что плёнка вся пустая, — он сделал всего два снимка. Но Камова интересует именно второй снимок, на котором, по рассказу Бейсона, должен быть заснят момент нападения зверя на Хепгуда.

Была ли это такая же «ящерица», какую мы убили, или какой-нибудь другой, неизвестный нам обитатель Марса? Если другой, то как он выглядит?

Проявив плёнку, я убедился, что нападение на командира американского корабля совершила именно «ящерица». Этот жуткий снимок получился очень хорошо. И зверь и его жертва вышли, как говорят кинооператоры, «первым планом».

Закончив свои дела в лаборатории, я вернулся к обоим астрономам. Они беседовали о чём-то, не относящемся к Марсу и нашему пребыванию на нём. От Камова ещё не поступало никаких сообщений.

Я подошёл к окну и стал смотреть на хорошо уже знакомую картину марсианской пустыни. День был ясный и совершенно безветренный.

В четырнадцать часов десять минут Камов сообщил, что поворачивает в обратный путь. Он просил через час дать радиомаяк, так как намеревался вернуться другой дорогой.

Час прошёл, и Белопольский включил микрофон. Произошёл короткий разговор, из которого я не забыл ни одного слова.

Сергей Александрович сообщил поразительную новость, что им обнаружены какие-то скалы. При этих словах Пайчадзе даже сел на постели от охватившего его волнения. Скалы на Марсе!..

— Наконец-то! — прошептал он.

Камов сказал, что хочет выйти из вездехода, чтобы обследовать свою находку и собрать образцы. Пайчадзе попросил его быть осторожным, и Камов как-то поспешно прекратил разговор. Возможно, что он опасался дальнейших уговоров.

Когда раздался звук выключенного микрофона, Арсен Георгиевич неожиданно вскочил на ноги. Белопольский укоризненно покачал головой.

— Нет оснований для беспокойства, — сказал он.

— Знаю, — ответил Пайчадзе.

— Зачем же так волноваться?

— Этого не знаю, но волнуюсь.

В этот момент я вдруг вспомнил только что проявленный снимок — голова Хепгуда в пасти зверя — и невольно сказал:

— А если «ящерица»…

Никто не отозвался.

В обсерватории наступило тягостное молчание. Пайчадзе, забыв предписание Камова лежать до самого момента старта, медленно ходил по узкому пространству между пультом и дверью в коридор. Иногда он останавливался и долгим взглядом смотрел на радиостанцию. В эти минуты у него было такое выражение, будто он хотел попросить приёмник заговорить. А Белопольский слишком часто смотрел на часы, что выдавало его скрытое волнение.

«Ждите меня через два часа», — сказал Камов.

Проходил час за часом, но от него не поступало никаких известий. Белопольский несколько раз включал микрофон, но ответа не было. Контрольная лампочка горела ровным светом, указывая, что на вездеходе станция включена и работает.

— Если бы был второй вездеход, — сказал Пайчадзе, — я отправился бы по следам Сергея.

— Если бы у нас даже был второй вездеход, — ответил Белопольский, — то вы всё равно никуда бы не отправились.

— Почему?

— Потому что я не разрешил бы вам этого. В отсутствие Сергея Александровича я отвечаю за вас и за наш корабль.

Пайчадзе ничего не сказал на это. Он мельком взглянул на заместителя командира звездолёта и стал ходить быстрее.

— Вы бы лучше легли, — сказал Белопольский.

Против всяких ожиданий, Арсен Георгиевич послушно исполнил его совет. Он лёг и вплоть до восьми часов не произнёс больше ни одного слова.

Мучительно тянулось время. Я ни на секунду не отходил от окна, до боли в глазах всматриваясь в ту сторону, откуда должен был появиться вездеход. Моментами мне казалось, что я вижу на горизонте его белый корпус; сердце начинало стучать частым ударами, но проходили мгновения — и всё исчезало бесследно.

Прошёл назначенный самим Камовым час его возвращения. Вездехода не было. Контрольная лампочка на радиостанции по-прежнему горела, и это было, пожалуй, мучительнее всего.

Что там случилось? Где Камов? Что заставило его покинуть вездеход на столь долгое время?..

«Жив ли он?» — невольно приходил на ум страшный вопрос.

Шло время… Я боялся взглянуть на часы. Осталось совсем немного.

«Звездолёт должен взять старт точно в назначенную минуту, что бы то бы ни случилось», — настойчиво звучит в ушах голос Камова. И ответ Белопольского: «Обещаю вам это».

Как решится Константин Евгеньевич исполнить своё обещание?..

Я знал, что он вынужден будет решиться. Недостаточная скорость корабля делала нас пленниками графика. Звездолёт не мог задержаться на Марсе. Это привело бы к гибели всей экспедиции. Если Камов не явится вовремя, Белопольскому ничего не останется, как только лететь на Землю без него. Как ни ужасна гибель товарища, но губить остальных членов экипажа и этим самым нанести тяжёлый удар всему делу звездоплавания было бы совершенно бессмысленно.

В обсерватории царила полная тишина. Каждый из нас замкнулся в себе, боясь заглянуть в глаза другого, чтобы не прочитать в них своей невысказанной мысли.

Первый не выдержал и нарушил молчание Белопольский. Он вдруг вскочил и стремительно подошёл к окну. Несколько минут он пристально вглядывался вдаль странно неподвижными, застывшими глазами. Крупные капли пота блестели на его лбу.

Что переживал сейчас этот человек, которому выпала судьба произнести страшное слово? Он был заместителем командира звездолёта, а сейчас его единственным командиром. Ему предстояло дать команду: «В путь!», равносильную смертному приговору отсутствующему товарищу.