Юрий Корчевский - Пушкарь (сборник)
– Юрий, ты великий лекарь. Я нигде даже не слышал, чтобы выполняли такое!
Я усмехнулся, как приперло, так и Юрием назвал. Ночью мы вдвоем не сомкнули глаз, я посматривал – не кровит ли повязка. Вагиф промакивал пот со лба Мустафы. Намучившись, парень забылся беспокойным сном. С первыми криками муэдзина в комнату быстрым шагом вошел визирь. Свита, как я успел заметить, осталась за дверью. Кинув взгляд на спящего сына, визирь спросил:
– Что, будет жить? Ему лучше? Я вижу он спит.
– Да, мы убрали гной из его живота, теперь его жизнь в руках Аллаха, – ответил я и показал на удаленный аппендикс.
– Если что-то надо, только скажите страже у дверей, а сейчас поешьте, вам нужны силы.
По хлопку ладоней в комнату вошли слуги, внося подносы с едой.
– Мальчику пока ничего не давать, даже пить, только когда я разрешу!
Визирь кивнул:
– Слуги будут делать только то, что скажешь.
Мы поели, и подносы унесли. Мы с Вагифом договорились меняться через некоторое время, он был уже достаточно опытен, чтобы почувствовать внезапное ухудшение. Что проку было сидеть вдвоем, если нам придется сидеть у кровати Мустафы не одни сутки. Без отдыха наших сил более чем на два-три дня не хватит. Не мудрствуя лукаво я улегся на пол, на ковер, и тут же заснул – сказались усталость и нервное напряжение. Поспать удалось часа четыре – разбудил Вагиф, я испуганно вскинулся – думал, с оперированным чего стряслось. Подошел к Мустафе – дыхание было ровным, лоб на ощупь обычной температуры, шов не кровил, парень спокойно спал – сказывалось влияние опиума. У Вагифа слипались глаза, и стоило мне указать ему на ковер, как он тут же упал и уснул. Так, по очереди меняя друг друга, мы провели трое суток. Парень явно выкарабкивался – меньше стал спать, просил кушать, потихоньку спину стали поднимать на высокие подушки в полусидячее положение. На четвертый день на лице появилась улыбка, и мы осторожно посадили его в постели. Мустафа попросил книгу, и, по нашей просьбе, ему принесли какую-то книгу на арабском. Вообще парень был спокойным, хлопот капризами не доставлял. Несколько раз на дню заходил сам визирь – вечером сидел дольше, утром несколько минут. Видно было, что улучшающееся состояние сына успокаивало отцовскую душу, на его властном лице, когда он разговаривал с сыном, мелькала улыбка.
Через пару дней я осмотрел рану и, признав состояние удовлетворительным, снял швы.
Еще медленно – сказывалась слабость – парень ходил по комнате. Я решил продлить наблюдение еще на два-три дня. Дела быстро шли на поправку, и к пятнице, дню отдыха мусульман, мы с удовлетворением доложили визирю, который успел проведать сына, что мальчик здоров, в нашем наблюдении не нуждается. Визирь слегка склонил голову и спросил Вагифа:
– Что желаешь за труды?
Вагиф ничтоже сумняшеся попросил дом. Визирь благосклонно кивнул и повернул голову ко мне.
– А ты, урус?
– Свободы!
– А разве ты не свободен? Я не вижу на твоей шее ошейник, на ухе не висит серьга раба, ты свободно ходишь по Казани, с тобой рады сыграть в индийскую игру самые видные вельможи, одет ты почти как Вагиф. Что же тебе надо?
– Достойный визирь, даже если птичка сидит в золотой клетке и ест отборное зерно, это не заменит свободу. Я спас жизнь твоему сыну, и у меня тоже есть семья в Рязани, кто позаботится о моем сыне?
Упоминание о сыне подействовало. Видно было, что отпускать меня ему решительно не хотелось, но не сдержать данного слова – уронить честь.
– Хорошо, урус! Вот тебе золотой дирхем, мой перстень послужит тебе пропуском, я тебе дам тамгу, чтобы стража не задержала, отправляйся к себе домой.
Я низко поклонился и как мог поблагодарил визиря, тот усмехнулся и вышел. Ко мне подскочил Вагиф и стал уговаривать остаться:
– Ты же видишь, как к тебе относится визирь, я тебе отдам старый дом, мы вместе будем врачевать.
Я отказался и, попрощавшись с Вагифом, пошел к пристани. Сумка с инструментами была при мне, в кармане звенела ранее заработанная мелочь, а больше никакого имущества у меня не было, ни с кем здесь я близко не сошелся – чужой город, другое вероисповедание, – и прощаться мне было не с кем.
У причалов стояло несколько судов, в двух из них я опознал русские ладьи. Подошел поближе – на палубе бегали русские люди, перетаскивая в трюм бочки и тюки.
– Кто владелец или кормчий?
С кормы спустился мужчина с покрасневшим, продубленным солнцем и водою лицом.
– Почто кричишь, басурманин?
– Да русский я, русский. На судне домой хочу попасть.
– А одежда почто татарская?
– В плену я был, вот одежда ихняя, ты не волнуйся, деньги за провоз у меня есть.
– Да нет, паря, мы вниз по Итилю идем, к Астрахани, не по пути тебе, вон, вишь, ушкуй стоит, вот он вверх идет, к Москве-городу, у них спросись.
Я подошел к ушкую, навстречу по сходням быстро сбежал купеческого вида щуплый чернявый мужичок.
– Чья ладья, мил человек?
– Моя, чего надобно?
– Да вот не возьмешь ли на Русь, вон с той ладьи сказывали, до Москвы идете.
– Завтра отплываем, а сколько вас, да велик ли груз?
– Один я, все вещи со мной.
– Татарин, что ли?
– Русский, одежда только татарская.
– Ежели с харчами, то возьму золотой, и во время авралов помогать будешь.
Купец помял в кулаке бородку:
– А не беглый? Мимо татарских застав проплывать будем, живо скрутят.
– Нет, у меня и тамга есть.
– Ну коли так, приходи поутру, к отплытию.
– Дозволь на судне переночевать, год в плену был, русского языка не слышал.
– Что ж, деньги вперед, и проходи.
Я достал из кармана – кошелем не обзавелся, хранить было нечего – золотой и отдал купцу. Тот попробовал его на зуб и кивнул:
– Пойдем, покажу твое место.
Я подхватил сумку и пошел на судно. Ушкуй был невелик, метров пятнадцать в длину, пузат, под верхней палубой был трюм. Люки были открыты, трюм проветривался, груза было немного, расторговались, видно, удачно.
Сумку с инструментами я положил от воды подальше, в трюм, мне же дали место на палубе, под куском парусины. Мне показалось, что даже воздух на палубе пах как-то по-особенному, родной, что ли? Я улегся на палубу и задремал. Так спокойно на душе давненько не было. Если все пойдет хорошо, через две недели обниму Настеньку, отосплюсь на мягкой перине, в баньку схожу, сальца поем. Соскучился я по салу с черным хлебом.
Солнце пригревало не по-весеннему тепло, и я заснул. Вечером меня растолкал купец:
– Эй, хороший человек, ужин готов, кушать будешь ли?
Я с готовностью поднялся, представился:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});