Коллектив авторов - Горизонты. Сборник яркой современной фантастики

– Прошу всех в мой кабинет. Похоже, мне есть, что рассказать.

Лейтенант молча двинулся за бароном. Никлсон с ненавистью посмотрел им вслед, но пошел. Я с облегчением вздохнул и последовал их примеру. За мной потянулись Дэнни, Клюв и Кравиц. Я был восхищен поступком барона. Тем, как он разобрался с критической ситуацией, как доверил жизнь благоразумию клюва и лейтенанта.

И уже заходя в комнату, я увидел в тени Бэримора. с винтовкой, очень похожей на ту, что держал барон.

Чем отличаются последние годы старого правительства от первых лет нового? Ничем. Прожив почти всю жизнь, я знаю это точно. Когда кто-то доказывает свое право на царство, он осваивается на новом месте. И однажды находит ящик. Открывает его. А что же там?

Глад? Мор? Смерть?

Нет, они уже давно гуляют по улочкам Мистбурга. А что же тогда? Надежда. Только она. Лишь в ней разница. Все думают: если сменился государь, то жить будет лучше. Пока они поймут, что ничего и не изменилось, пройдет порядком времени. И станет все равно. Привыкнут.

Сейчас я тщетно пытаюсь припомнить времена, когда мы не воевали с царствами. Когда в восточных горах не лилась кровь. Кажется, мирные годы были… но почему-то не запомнились совсем. А чего требует война? Денег. И людей. Но, если с людьми проблем не было и нет, то вот деньги…

Когда у молодого государства не хватает денег, оно может себе позволить их взять. К примеру, у чрезвычайно зажиточных аристократов – владельцев банков – взаймы. Так страна добывает деньги, необходимые на орошение дальних земель кровью патриотов, а аристократы-ростовщики получают репутацию. Если у тебя берет деньги сам государь, то ты, верно, надежен. Так говорят себе люди и идут давать свои кровные в рост, и всем хорошо.

Хорошо ровно до того момента, пока кто-нибудь не решит, что отдавать долги – это не государево дело. Время отчаянное – война, как-никак, и меры тоже требуются отчаянные. А затем в чью-нибудь светлую голову приходит мысль: что если объявить треть-четверть этих самых барыг-процентщиков изменниками, предавшими родину? А какие могут быть долги перед проклятыми отщепенцами? Конечно, никаких. Зато у этих самых отщепенцев долгов выше неба. Все, кто вкладывал деньги – простой люд, купившийся на репутацию ростовщика, вдруг понимают, что остался ни с чем. И что тогда происходит?

Сначала приезжают правительственные чиновники, усиленные отрядом полиции. Они обыскивают контору ростовщика, находят там документы, подтверждающие связь аристократа с враждебными царствами. Затем обыскивается родовое поместье, изымается все самое ценное. После того, как уезжают чиновники, приходят обычные люди. Ненависть клокочет в их сердцах, ярость наполняет жилы. Они не в силах разорвать государевых посланников, которые увезли их добро, даденное ростовщику. А вот самого ростовщика, тем более, предателя, – легко.

Горит поместье, умирают слуги, не успевшие убежать, погибает жена. Сам аристократ-ростовщик чудом остается жив, потому что в этот момент гостит у друга и еще не знает о вердикте государя и буйстве обманутого люда. Но когда он возвращается, его сердце хрустит в груди. Ах, нет, это всего лишь головешки под ногами – те, что остались от поместья. И, конечно, беда не может прийти одна. Всегда тащит с собой своих сестренок и подружек – чуть не в тот же день приходит известие: сын барона, служащий в специальном отряде разведки, пропадает без вести где-то в дебрях Левобережья. Подробностей нет, надежд – тоже.

Есть ли что еще терять ростовщику? "Только жизнь и честь", – решает он и отправляется в столицу. Искать справедливости.

Голос барона был тускл и безразличен. Словно он рассказывал не свою историю, а что-то, услышанное давным-давно.

– А что насчет мести Кизхтену? – Никлсон упрямо гнул свою линию. – Его родные погибли. Почти одновременно с нашими ребятами. Что вы на это скажете?

– Скажу только одно, – спокойствию Вальдкепа можно только позавидовать, – до вашего прихода я не знал о смерти членов семьи Кизхтен. Сам я их не убивал, мой слуга, могу поручиться, тоже. Из отеля я не выходил – вы все свидетели – ни с кем не общался. Еще вопросы?

На следующее утро мы не досчитались еще одного человека. Бесследно исчез Никлсон. Вещей его тоже не нашли, поэтому решили, что он просто сбежал. Сейчас, положа руку на сердце, я не могу винить его. Но тогда я раздувался от ненависти. Или от зависти. Для него, так или иначе, этот кошмар закончился.

А для нас продолжался. Или только начинался?

Как и было обещано, к утру у отеля собралась внушительная толпа. Люди стояли и выкрикивали требования, мол, подайте нам сюда этого гнусного барона, пусть вернет наши деньги. Прорваться внутрь они еще не пытались, но это не за горами. Поэтому к весь день мы занимались возведением баррикад у входов и выходов.

В итоге они сидели там, а мы – здесь. Они не пытались войти, а мы – выйти. Относительное равновесие, хрупкий мир, который, как известно, лучше твердой войны. Или эта поговорка звучит не так? В общем, все было хорошо, пока из своей комнаты, наконец, не вышел пьяный и злой лейтенант. За всей этой канителью с баррикадами мы и не заметили особо, что его нет. А следовало. Забывать начальство не стоит никогда.

Сначала зазвенела осколками брошенная с лестницы пустая бутылка. Затем спустился, слегка шатаясь, сам лейтенант и потребовал разобрать нашу баррикаду у парадного входа.

– Так ведь… – попробовал возразить Кравиц, но лейтенант договорить ему не дал. Грянул выстрел. В коридоре он ударил по ушам так, что в глазах потемнело. Вскрикнул от боли наш вечный балагур.

– Вяжи его! – рявкнул Дэнни. – Он Кравица ранил!

Клюва не нужно было просить дважды. Подскочив к лейтенанту, он лихо зарядил ему в живот. Я повис на руке с пистолетом. Прозвучал еще один выстрел, мне обожгло бок, но свое дело мы сделали. Уже через минуту лейтенант лежал на земле, связанный по рукам и ногам ремнями и веревками, которые нам принесли расторопные милашки-горничные. Лишь после этого мы подошли к Кравицу.

В углу бесновался связанный офицер, а перед нами лежала его жертва. Похоже, пуля попала Кравицу прямо в сердце, и тот умер сразу.

Клюв шмыгнул носом и прикрыл мертвому балагуру глаза. Мне тоже очень хотелось расплакаться, но вместо этого я подошел к лейтенанту и изо всех сил ударил его в бок ногой. Это было приятно. Но Кравиц все еще лежал там мертвый. А лейтенант здесь. Живой. Пока что.

Парни оттащили меня от этого ублюдка только, когда он перестал ругаться и начал стонать.

– Стой! Убьешь же! – наконец расслышал я их голоса. И вот тогда я перестал вырываться и заплакал.

Время шло, а люди не хотели расходиться. Они стали лагерем вокруг отеля и караулили нас. Говорю «нас», потому что толпе снаружи, совершенно точно, было плевать, кого рвать на части. Они потеряли все, кроме злобы. Наверное, если бы очень постарался, я бы смог понять их чувства. Но я не мог – я отчаянно боялся, мы все боялись.