Питер Морвуд - Иван-Царевич

«Держи все время на восток», — наказывала ему Марья Моревна. Он и держал, хоть солнышко закаялось светить со мглистого неба. Небо и земля, конь и всадник — все одного цвета. Бурка всегда серый был, а Иван, как въехал на пепелище, вмиг сделался ему под стать. Остановил он коня, осмотрелся — а смотреть-то некуда, немудрено, ежели в мареве этом ненароком взял не на восток, а на север иль на юг. Понюхал Иван засушливый бездвижный воздух и сразу понял, что не сбился с пути. Издалече тянуло дымом, и на золисто-сером горизонте мелькали какие-то сполохи. Но царевич не обрадовался, не пустил коня в галоп — кому охота на всем скаку в полымя нырять? В странном мире, где близкое далеко, а далекое — близко, того и жди подвоха. Потому спрыгнул он с седла и повел Бурку в поводу, так они бок о бок и подбирались к огненной пляске на горизонте.

И наконец очутились на берегу.

Огненная река протекала в ею самой проложенном каменистом русле и змеилась посередь пустыни, взору невидимая, покуда не окажешься на краю бушующей бездны.

Иначе рисовалась Ивану в мыслях та река: он думал увидать что-то вроде печи с языками пламени и пылающими головешками. Но языков было немного, и все какого-то призрачно-белого цвета, а головешек и вовсе не было. Огненное теченье походило скорей на жидкий мед, лишь обдавало жаром, впрямь как из печи. Он прислушался к треску, доносившемуся будто из-под самой земли. Потом утер слезящиеся глаза, и, несмотря на жар, ледяная стужа сковала все его существо. Коли случится упасть в эти «волны», так до берега уж не доплывешь, и никакая вода тебе не поможет, ни живая, ни мертвая.

Попятился Иван, глянул на плеть в руке. Простое деревянное кнутовище в кожаной оплетке да прикрепленные к нему скрученные бычьи жилы. Бьет она больно (Иван-царевич и Кощеев конь испробовали это на своей шкуре), да уж оченно неказиста на вид, чтоб Огненную реку перекрыть. Ладно, попытка не пытка: не признавать же свое поражение, когда ты почти у цели! Что тебе стоит трижды плеткой махнуть, а коли ничего не случится и в дураках останешься, то кто это видит, окромя Бурки? Он никому не скажет, не говорящий ведь. Бурка беспокойно прядал ушами от нестерпимого жара и глухого зловещею рокота Огненной реки. Иван похлопал верного коня по холке, подняв тучу пыли. Река больно широка — ни одному коню не перепрыгнуть. Он покрепче стиснул плеть, подумал, не надо ль произнесть заклинание какое, но положился на судьбу и трижды махнул направо...

Челюсть у него так и отвисла.

Перед ним через всю Огненную реку протянулся огромный каменный мост с высокими перилами. С первым взмахом плетки он едва покачивался в воздухе, но остальные два укрепили его намертво. Иван-царевич откашлялся, думая, что бы такое сказать, потом решил ничего не говорить. Бурка опять ушами повел, чем выразил больше, нежели смог бы Иван словами.

— Согласен с тобой, друг сердешный, — усмехнулся царевич.

Хотя мост по виду весьма прочен и запросто выдержит конного и пешего, Иван не отважился на коня садиться, а повел Бурку за собой. Верхами, не дай Бог, еще сверзишься туда, откуда никому нет возврата. Шел медленно, сторожко и обрадовался, как достиг противоположного берега.

Там он переложил в левую руку плеть Кощееву и взмахнул ею трижды. Мост пропал, как и не бывало. Иван уже скрутил было плеть да хотел засунуть ее за кушак, но вдруг нахмурился. Переложил плеть в правую руку и махнул один раз для пробы. Неясные очертанья начали средь огня проглядывать. Вон он, мост, и вроде нерушимо стоит — как бы проверить? Иван пошарил вокруг себя глазами в поисках камушка иль ветки, но ничего не увидал, кроме вездесущего пепла. Тогда порылся он в котомке и вытащил зачерствелую краюху ржаного хлеба. Убедившись, что еды ему хватит на остатний путь, Иван швырнул краюху на середину моста.

Она подпрыгнула, да так и осталась там лежать. Такого царевич не ожидал. С сомнением покосился он на плетку, потом вновь на краюху, и тут с уст его сорвалось проклятье: хлеб сквозь камень провалился и полетел в огонь. В реке он заметил лишь небольшую желтую вспышку. Интересно, какая вспышка полыхнула бы, провались туда он вместе с конем. Поди, не много больше. Свое открытие приберег он про запас, а теперь запихнул поглубже плеть за пояс и медленно поехал прочь от реки, держа все время на восток.

Едва отъехал маленько, все кругом опять переменилось. Пепел уступил наконец место траве, и мир снова оделся в зелень. Но степью тут и не пахло: вдоль дороги росли густые кусты да деревья. И какие деревья!.. Береза и сосна, липа и клен — все вперемежку. Хоть не до того было Ивану, однако ж такое смешенье растительности его озадачило. Он то и дело придерживал коня, чтобы полюбоваться лесом после унылого степного однообразия и выжженной пустыни, прислушаться к нежному перешептыванью листвы и хвои, подышать ароматом смолы и терпкой живицы. Воистину живительное зрелище, особливо после Кощеева терема с его смертным духом и огромных просторов, покрытых пеплом, на коих вовек ничего не родится. Предаваясь приятным думам о жареве, что приготовит себе из сушеного мяса, лежащего в котомке, Иван выбросил обе ноги из стремени и полуобернулся, чтоб соскочить вниз.

Но тут Бурка испуганно шарахнулся, и он — брык на землю. Хорошо, не ушибся — упал на мягкий мох и кучи сосновых игл, скопившихся под деревьями за многие зимы. На этой упругой подстилке Иван подпрыгнул, как на жесткой перине, и только тогда понял, что так испугало Бурку, который не шарахался ни от Кощея Бессмертного, ни от Огненной реки. Для коня вылезший из кустов бурый медведь угроза пострашнее.

Огромный зверь двинулся на них, а Бурка галопом понесся прочь, преследуемый по пятам голодным мишкой. Иван голосил им вслед в надежде напугать медведя иль поворотить коня, да все без толку. Топот копыт и треск примятых кустов стихли вдали, и царевич остался наедине с шорохами лесными... да урчаньем в пустом брюхе, что, как и у медведя, проснулось в предвкушенье пищи. Но теперь то были мечты, столь же пустые, как и само брюхо, ведь конь умчался вместе с Ивановым луком, и колчаном, и одеялом, и, конечно, котомкой с запасами снеди и воды.

Из всего имущества остались ему только сабля да Кощеева плетка, а с ними и не поохотишься толком. Кряхтя и бурча себе под нос, Иван поднялся на ноги, стряхнул с одежи сосновые иголки и поплелся на восток.

Воду он отыскал без труда: родников было в лесу великое множество, но голод водой не утолить, особливо ежели день к вечеру клонится. Раз нет у него орудий для охоты, решил он пробавляться растительной пищей. Но легко сказать, труднее сделать. Горько сетуя на измену коня, припоминал он жития былинных героев. Те с легкостью кормились травами, плодами да кореньями, а ему, как на грех, ничего съедобного не попадалось: ягоды отошли, плоды не поспели, а те, что поспели, съедены лесным зверьем да птицею, коли они тут водятся.