Джеймс Уайт - Звездный хирург

Конвею подумалось, что даже если бы его тело не вертелось в воздухе, он все равно не избежал бы головокружения – от поцелуя. Они приземлились на утес и, смеясь, разжали объятия, а потом, цепляясь за искусственные растения, взобрались к ресторану. В помещении царил полумрак, под прозрачной крышей и балдахинами над многочисленными столиками висели водяные шары, точно гроздья неведомых инопланетных плодов, которые взрывались, стоило Конвею или Мэрчисон задеть ненароком тот или иной столик, а задевали они их достаточно часто. И вскоре зал ресторана заполнили сотни маленьких серебристых шариков, в которых отражались попеременно то Конвей, то его спутница. Ни дать, ни взять, мир грез, подумал Конвей, мир, в котором грёзы становятся явью. В последнем можно было не сомневаться, ибо разве рядом с ним не парила смуглокожая и прекрасная медсестра Мэрчисон? Они аккуратно, чтобы не потревожить большие водяные шары, сели за столик. Конвей, одной рукой держась за стул, другую положил на ладонь Мэрчисон и сказал:

– Я хочу поговорить с вами.

Она улыбнулась, но в её улыбке сквозила легкая настороженность.

Конвей попытался заговорить, попытался высказать то, что столько раз произносил в уме, но тут же запутался и пустился изрекать что попало. Она такая красивая, сказал он, но она – глупышка, что осталась в госпитале. Он любит её, желает её и был бы счастлив, если бы сумел за эти месяцы загнать её в уголок и добиться столь нужного ему «да». Но ему, сказал он, помешали обстоятельства. Он постоянно думал о ней, даже тогда, когда оперировал ТРЛХ, и именно эти мысли помогли ему продержаться до конца. А во время бомбардировки он переживал за…

– Я тоже беспокоилась за вас, – мягко перебила Мэрчисон. – Вы были везде и всюду, и всякий раз, когда в нас попадали… Вы всегда знали, что делать, и… и я боялась, что вы заработаетесь до смерти.

Она потупилась. У Конвея пересохло во рту.

– А когда вы занялись ТРЛХ, – прибавила она, – мне показалось, что со мной рядом диагност. О'Мара сказал, семь мнемограмм… Я… Я просила у него дать мне хотя бы одну. Но он отказал, потому что, – она замялась, – потому что, по его мнению, девушки допускают в себя – ну, в сознание, весьма избирательно.

– Насколько избирательно? – спросил Конвей хрипло. – Э-э… друзья не считаются?

Он невольно подался вперед и отпустил стул, и немедленно взмыл к потолку и врезался лбом в большущий водяной шар. Тот выплеснул всю свою воду ему в лицо. Конвей принялся отплевываться и размахивать руками, и тут увидел это, грубый диссонанс в гармонии грез наяву. В углу полутемного зала штабелем лежали ракеты без боеголовок. На полу их удерживали специальные зажимы, а сверку была наброшена сеть – на случай, если зажимы лопнут при взрыве. Конвей извернулся, отыскал край сети и раскинул её в воздухе подобием гамака.

– На лету как следует не поговоришь, – пробормотал он. – Иди сюда.

Быть может, сеть слишком уж напоминала паутину или в голосе Конвея прозвучало довольство хищника, наконец-то заманившего добычу в ловушку, но так или иначе – Мэрчисон заколебалась. Её ладонь, которую он сжимал в своей руке, задрожала.

– Я… Я знаю, о чем ты думаешь, – произнесла она, глядя куда-то в сторону. – Поверь, мне хочется того же, что и тебе. Но развлекаться в то время, когда в госпитале столько раненых и они продолжают прибывать – это эгоистично. Глупо, конечно, но я считаю, что сначала мы должны позаботиться о других. Вот почему…

– Спасибо, – огрызнулся Конвей, – спасибо, что напомнила мне о моих обязанностях.

– Ну, зачем ты так! – воскликнула она, прижимаясь к нему и кладя голову ему на грудь. – Я вовсе не хотела обидеть тебя. Пожалуйста, не сердись. Война… я не предполагала, что она так ужасна. Я боюсь, боюсь, что тебя убьют, а я останусь одна! Пожалуйста, обними меня и… и скажи, как мне быть…

Её глаза мерцали. Лишь увидев бегущие из них и плывущие по воздуху искорки, Конвей догадался, что она плачет. Он никогда не представлял себе Мэрчисон плачущей, а потому поспешил исполнить её просьбу. Через какое-то время он отстранил девушку от себя и проговорил:

– Я не сержусь, но если ты меня спросишь, что я чувствую, то, пожалуй, я предпочту воздержаться от ответа. Пойдем, я провожу тебя.

Однако осуществить столь благие намерение ему помешала сирена тревоги, после которой доктора Конвея по коммуникатору пригласили подойти к интеркому.

23

В приемном покое, где сидели когда-то за пультами управления трое нидиан, которые решали, как лучше принять пациентов и разместить их в госпитале, теперь помещался штаб обороны: двадцать мониторов бормотали что-то в микрофоны, неотрывно глядя на экраны, которые показывали имперские корабли в любом увеличении – от нулевого до пятидесятикратного.

На двух из трех главных экранов вражеские силы как будто прятались за разнообразными линиями и прочими геометрическими фигурами: это офицер-тактик пытался разработать план грядущего сражения. Третий экран выдавал картинку с наружной обшивки госпиталя. Вот промелькнула падающей звездой очередная ракета. Последовала неяркая вспышка, и поднялся крохотный фонтанчик обломков. В помещении штаба раздался неожиданно громкий металлический скрежет.

– Они забрасывают нас ракетами из-за пределов досягаемости наших орудий, – проговорил Дермод. – Вероятно, уповают на то, что к началу следующей атаки мы будем уже достаточно издерганы. А контратака приведет лишь к гибели нашего флота. Кораблей у нас осталось настолько мало, что они способны действовать только при огневой поддержке госпиталя. Значит, выбора нет: будем готовиться к…

– К чему? – перебил Конвей.

О'Мара неодобрительно фыркнул.

Дермод холодно поглядел на доктора и продолжил, обращаясь теперь к Конвею, но вовсе не отвечая на вопрос:

– Можно ожидать также, что противник организует рейды быстроходных катеров. Потери у нас будут среди мониторов, занятых обороной самого госпиталя, среди экипажей звездолетов и, быть может, среди тех, кто на нас нападает. В связи с этим, доктор, я хотел бы кое-что выяснить. По слухам, вы оперировали вражеских солдат, а в разговоре со мной утверждали, что ваши возможности на пределе…

– Какие ещё, черт побери, слухи? – воскликнул Конвей.

Лицо Дермода посуровело.

– Мне сообщали о пациентах одного и того же вида, которые лежат рядом и рады бы перекинуться словечком, но у них ничего не выходит, потому что они друг друга не понимают. Какие вы приняли меры для…

– Никаких! – огрызнулся Конвей. Его душила злоба, и он с трудом удерживался от того, чтобы не схватить Дермода за плечи и не потрясти его как безвольную куклу. Поначалу командующий флотом ему нравился, он считал Дермода толковым и вдумчивым офицером, но в последние несколько дней того словно подменили. Он как будто превратился в средоточие тех слепых и неудержимых стремлений, которые и были причиной того, что госпиталь стал ловушкой для Конвея и для всех остальных. Совещания между военными и медицинским начальством проводились сейчас ежедневно, и каждый день между Конвеем и Дермодом обязательно возникали разногласия. Впрочем, сегодня командующий флотом предпочел не отвечать резкостью на резкость. Он молча рассматривал Конвея, причем с таким выражением в глазах, что доктору подумалось, будто Дермод его вообще не видит.