Питер Уоттс - Рифтеры

– Понятия не имею, что я думал. Когда оказываешься внутри, то превращаешься в гребаную жертву лоботомии, и появляются разные глупые идеи. А когда выбираешься наружу, проходит какое‑то время, прежде чем просыпаешься и осознаешь, каким же тупым кретином был. Я хотел изучить надпочечную железу. Думал, это поможет мне противостоять истощению ионов в синаптических соединениях.

– Ты знаешь, как это сделать.

– Ну, в общем, все равно дерьмово получилось. Я там не могу нормально думать.

Она даже не пытается спорить.

– Извини, – жужжит Актон через какое‑то время.

Кларк гладит его по спине, словно два куска пластика трутся друг о друга.

– Думаю, я могу тебе все объяснить, – добавляет он. – Если тебе, конечно, интересно.

– Естественно. – Но она понимает, что это ничего не изменит.

– Ты знаешь, что в мозге существует определенный участок, контролирующий движение?

– Да.

– И если, предположим, ты стала пианистом, то часть, управляющая руками, буквально расширяется, занимает большее пространство этого участка из‑за повышенной потребности в управлении пальцами. Но вместе с этим что‑то теряется. Прилегающие участки переполняются. В результате ты не можешь так же хорошо двигать пальцами ног или изгибать язык, как было до усиленных занятий музыкой.

Актон замолкает. Кларк чувствует его руки, слегка обнимающие ее.

– И я считаю, что нечто подобное случилось со мной, – наконец произносит Карл.

– Каким образом?

– Я думаю, нечто в моем мозгу выросло, натренировалось, распространилось и заполнило остальные части. Но оно функционирует только в окружающей среде с высоким давлением, понимаешь, именно оно заставляет нервы работать быстрее. Поэтому когда я возвращаются внутрь, то новая часть отключается, а старые вроде как теряются.

Кларк качает головой.

– Мы уже говорили об этом, Карл. В твоих синапсах просто не хватает кальция.

– Это не все. Это вообще больше не проблема. Я поднял уровень ингибиторов. Не полностью, но достаточно. Но у меня все еще есть эта новая часть, а старые я найти не могу. – Она чувствует его подбородок на своей голове. – Мне кажется, я уже не совсем человек, Лен. Если принять во внимание, каким я был, может, это не так уж и плохо.

– А что она делает? Конкретно эта новая часть?

Отвечает он не сразу:

– Это вроде как еще один орган чувств, только он рассеянный. Своего рода интуиция, только очень резкая, четкая.

– Рассеянная, но четкая.

– Ну да. Это проблема – объяснить, что такое запах, человеку без носа.

– Может, это не то, что ты думаешь. Я имею в виду, нечто изменилось, но это не значит, что ты можешь вот просто так… заглянуть в человека. Может, у тебя всего лишь какое‑то расстройство настроения. Или галлюцинация. Ты не можешь знать наверняка.

– Я знаю, Лен.

– Тогда ты прав. – Гнев струйкой сочится изнутри. – Ты больше не человек. Ты меньше, чем человек.

– Лени…

– Люди должны доверять друг другу, Карл. Нет ничего особенного в том, чтобы верить тому, кого знаешь. И я хочу, чтобы ты мне верил.

– Но не знал.

Она пытается услышать грусть в этом синтезированном голосе. На «Биб» та, может, и пробилась бы на поверхность, но на станции он бы никогда этого не сказал.

– Карл…

– Я не могу вернуться.

– Ты здесь – это не ты. – Она отталкивается прочь, разворачивается и уже едва различает его силуэт.

– Ты хочешь, чтобы я снова стал, – она слышит сомнение в его словах, даже через вокодер, но знает, это не от вопроса, – омерзительным и полным ненависти уродом.

– Не будь дураком. У меня в жизни было немало уродов, поверь мне. Но, Карл, это какой‑то слишком дешевый трюк. Ты вышел из волшебного ящика и – опа! – превратился в мистера Хорошего Парня. Зашел – и снова обернулся Ситэкским Душителем.[28] В реальности так не бывает.

– Откуда ты знаешь?

Кларк держится на расстоянии, она знает. Реально лишь то, что приносит боль. Реально то, что происходит медленно, мучительно, когда каждый шаг вырезан криками, угрозами и ударами.

Его перемена станет реальна только в том случае, если Карла изменит сама Лени.

Естественно, она не говорит ему об этом, но, разворачиваясь и оставляя его на дне, боится, что говорить и не надо. Он сам все знает.

Она просыпается сразу, напряженная и встревоженная. Повсюду тьма – свет выключен, Лени даже закрыла датчики на стене – но это близкая, знакомая мгла ее собственной каюты. Что‑то стучит в корпус, постоянно и настойчиво.

Снаружи.

Коридор достаточно освещен для глаз рифтера. Наката и Карако неподвижно стоят в кают‑компании, Брандер сидит в библиотеке; экраны не горят, все фоновизоры висят на своих местах.

Звук пробивается и сюда, не такой сильный, как прежде, но хорошо различимый.

– Где Лабин? – тихо спрашивает Кларк. Элис кивает в сторону переборки: «Где‑то снаружи».

Лени спускается по лестнице в шлюз.

– Мы думали, ты ушел, – говорит она. – Как Фишер.

Они парят между станцией и дном. Кларк протягивает к нему руку, Карл отшатывается.

– Сколько времени прошло? – Слова выходят слабыми, металлическими вздохами.

– Шесть дней. Может, семь. Я не откладывала… не хотела вызывать тебе замену…

Он не реагирует.

– Мы иногда видели тебя на сонаре, – добавляет она. – Недолго. А потом ты исчез.

Тишина.

– Ты заблудился? – спрашивает она, помедлив.

– Да.

– Но теперь ты вернулся.

– Нет.

– Карл…

– Лени, мне нужно, чтобы ты мне кое‑что пообещала.

– Что?

– Обещай мне. Сделай то же, что и я. Другие тоже. Они тебя послушают.

– Ты же знаешь, я не могу…

– Пять процентов, Лени. Можно десять. Если держать выработку ингибиторов на таком низком уровне, то все будет нормально. Обещаешь?

– Зачем, Карл?

– Потому что я не всегда ошибался. Потому что раньше или позже им придется от вас избавиться, и тогда вам понадобится любое преимущество.

– Идем внутрь. Мы можем поговорить об этом внутри, все там.

– Тут странные дела творятся, Лен. За пределами действия сонара они… Я не знаю, что они там делают. И они нам ничего не говорят.

– Пойдем внутрь, Карл.

Он трясет головой и, кажется, уже отвык от этого жеста.

– …не могу…

– Тогда не думай, что я…

– Я оставил файл в библиотеке. Там все объяснил. Насколько мог в том состоянии, когда был на станции. Обещай мне, Лен.

– Нет. Ты пообещай. Пошли внутрь. Обещай, что мы во всем разберемся вместе.

– Оно слишком многое во мне убило. – Он вздыхает. – Я слишком далеко зашел. Что‑то сгорело, и даже здесь я не чувствую себя целым. Но с вами все будет нормально. Пять или десять процентов, не больше.