Герберт Уэллс - Война миров (пер. Магур)

Через мраморную арку я вышел на Оксфорд-стрит. Здесь опять были черная пыль и трупы; пахло тлением из решетчатых подвальных люков некоторых домов. Меня томила жажда после долгого блуждания по жаре. Я залез в какой-то ресторан и раздобыл пищи и питья. Потом, усталый, пошел в гостиную за буфетом, улегся на черную софу, набитую конским волосом, и уснул.

Когда я проснулся, проклятый вой по-прежнему раздавался в ушах: «Улла… улла… улла… улла… улла…» Уже смеркалось. Я разыскал в буфете несколько сухарей и сыру — в буфете был целый обед, но от кушаний остались только кучи белых червей. По пустынным площадям я отправился на Бейкер-стрит — могу вспомнить название только одной из них: Портмел-сквер — и наконец вышел к Риджент-парку. Когда я спускался с Бейкер-стрит, то заметил вдали над деревьями, на светлом фоне заката, колпак гиганта-марсианина, который издавал этот вой. Но я нисколько не испугался и шел прямо на него. Несколько минут я наблюдал за ним, но он не двигался. Он не шевелился — стоял и выл. Что значил этот вой, я не мог догадаться.

Я хотел обдумать, что мне делать. Но непрерывный вой «улла… улла… улла… улла…» мешал мне сосредоточиться. Может быть, причиной моего бесстрашия была усталость. Мне хотелось узнать причину этого монотонного воя. Я повернул назад и вышел на Парк-род, намереваясь обогнуть парк; я пробирался под прикрытием террас, чтобы посмотреть на этого неподвижного воющего марсианина со стороны Сент-Джонс-Вуда. Отойдя от Бейкер-стрит ярдов на двести, я услыхал разноголосый собачий лай и увидел сначала одну собаку с куском гнилого красного мяса в зубах, стремглав летевшую на меня, а потом целую свору гнавшихся за ней голодных уличных псов. Собака сделала крутой поворот, чтобы избежать меня, как будто боялась, что я могу отбить ее добычу. Когда лай замер вдали, снова завыло: «Улла… улла… улла… улла…»

На полпути к станции Сент-Джонс-Вуд я наткнулся на испорченную многорукую машину. Сначала я подумал, что поперек улицы лежит обрушившийся дом. Только пробравшись среди обломков, я увидел с изумлением, что это был механический Самсон с изогнутыми, сломанными и скрученными щупальцами, лежавший посреди им же самим нагроможденных развалин. Передняя часть была разбита вдребезги. Машина наскочила прямо на дом и, разрушив его, застряла в развалинах. Очевидно, это произошло потому, что ею не управлял марсианин. Я не мог взобраться на обломки и рассмотреть забрызганное кровью сиденье и обгрызенный собаками хрящ марсианина.

Пораженный всем этим, я пошел к Примроз-Хиллу. Вдалеке, сквозь деревья, я увидел второго марсианина, такого же неподвижного, как и первый; он молча стоял в парке близ Зоологического сада. Дальше, за развалинами, окружавшими изломанную многорукую машину, я снова увидел красную траву. Весь канал Регента зарос губчатой массой темно-красной растительности.

Когда я переходил мост, вой «улла… улла… улла… улла…» вдруг оборвался, точно кто-то его остановил. Внезапно наступившая тишина походила на удар грома.

Меня обступали кругом мрачные пустые дома; деревья ближе к парку становились все темнее; среди развалин росла красная трава; заросли ее казались в сумерках выше меня. Ночь, мать страха и тайны, надвигалась. Пока звучал этот голос, я мог выносить уединение, одиночество было еще терпимо. Лондон казался мне еще живым, и я бодрился. И вдруг эта перемена, что-то произошло — я не знал что — и наступила мертвая тишина. Мертвый покой.

Лондон глядел на меня призрачным взором. Окна в пустых домах походили на глазные впадины черепа. Мне чудились тысячи бесшумно подкрадывавшихся врагов. Меня охватил ужас, я испугался своей смелости. Улица впереди стала черной, как деготь, как будто ее вымазали смолой, и я различил какую-то судорожно искривленную тень поперек дороги. Я не мог заставить себя идти дальше, свернул на Сент-Джонс-Вуд-род и побежал к Килбурну, спасаясь от этого невыносимого молчания. Я спрятался от ночи и тишины в будке для извозчиков на Хэрроу-род. Я просидел там почти всю ночь. Перед рассветом я немного приободрился и под мерцающими звездами пошел к Риджент-парку. Я заблудился и вдруг увидел в конце длинной улицы, в полусвете ранней зари, кривые очертания Примроз-Хилла. На вершине, поднимаясь высоко навстречу бледневшим звездам, стоял третий марсианин, такой же прямой и недвижный, как и остальные.

Я решился на безумный поступок. Лучше смерть и избавление от этого ужаса. Это лучше, чем самоубийство. И я решительно направился к этому титану. Подойдя ближе, при блеске рассвета я увидел целые стаи черных птиц, кружившихся и собиравшихся в кучу вокруг колпака марсианина. Сердце у меня заколотилось, и я побежал по дороге.

Я попал в заросли красной травы, растущей на Сент-Эдмунд-террас, перешел вброд по грудь целый поток воды, стекающей из водопровода к Альберт-род, и выбрался оттуда до восхода солнца. Громадные кучи земли были насыпаны на гребне холма для большого редута — это была последняя и самая большая площадка, устроенная марсианами, и оттуда поднимался к небу легкий дымок. По линии горизонта пробежала какая-то голодная собака и скрылась. Моя догадка сейчас должна была разъясниться. Я уже без страха, с радостью взбегал вверх по холму к неподвижному чудовищу. Из-под колпака свисали дряблые бурые лоскутья. Их клевали и рвали голодные птицы.

Еще через минуту я уже взобрался по насыпи и стоял на гребне вала — внутренняя площадка редута была внизу, подо мной. Она была очень обширна, с гигантскими машинами, грудой материалов и странными навесами. И посреди всего этого на опрокинутых треножниках, на собранных многоруких машинах, около дюжины прямо на земле, лежали марсиане — мертвые, уничтоженные какой-то заразной бактерией, к борьбе с которой их организмы не были приготовлены, уничтоженные так же, как была уничтожена красная трава, уничтоженные ничтожнейшими тварями уже после того, как все средства обороны человечества были исчерпаны.

Все произошло так, как я и многие люди могли бы предвидеть, если бы ужас и паника не затемнили нашего разума. Эти зародыши болезней уже взяли свою дань с человечества еще в доисторические времена, взяли дань с наших нечеловеческих предков еще тогда, когда жизнь только начиналась. Благодаря естественному отбору мы развили в себе способность к сопротивлению: мы не уступаем ни одной бактерии без упорной борьбы, а многим из них, как, например, бактериям, порождающим гниение в мертвой материи, наши организмы совершенно недоступны. На Марсе, очевидно, не существует бактерий, и как только эти новые пришельцы явились на Землю, начали пить и есть, наши микроскопические союзники принялись за работу, готовя им гибель. Когда я увидел их, они уже были осуждены на смерть, медленно умирали и разлагались на ходу. Это было неизбежно. Заплатив биллионами жизней, человек купил право жизни на Земле, и это право принадлежит ему вопреки всем пришельцам. Оно осталось бы за ним, будь марсиане даже в десять раз более могущественны. Люди не живут и не умирают напрасно.