Николай Чадович - Евангелие от Тимофея

Однако наши славные вояки, подгоняемые отцами-командирами, преодолели краткое замешательство и вновь ринулись вперед, заполняя своими телами ямы и голыми руками растаскивая заграждения.

Кто-то ухватил меня за плечо. Это был Яган, живой и здоровый, хоть изрядно помятый. Вслед за ним, поддерживая друг друга, ковыляли Шатун и Головастик.

– Победа! – кричал Яган. – Видал, какие храбрецы! С таким войском мы всю Вершень покорим!

– Подождем, – охладил я его боевой пыл. – Бой вроде еще не окончен… Что-то здесь не так…

И действительно, я как будто в воду глядел. Едва только разрозненные и смешавшиеся толпы служивых, преодолев заграждения, вырвались на оперативный простор, как навстречу им выступили свежие силы противника. Построенный клином, отборный отряд без всякого труда разрезал нашу армию пополам, и все дальнейшее для меня было только бегом, бегом мучительным, позорным и безумным, бегом побежденного…

Спаслось нас немного. Думаю, не больше десяти из каждой сотни. Кстати, почти все начальники уцелели, и это было единственное, что внушало надежду, ведь, как известно, сила армии определяется не ее числом и выучкой, а мудростью и прозорливостью полководцев.

Никто не утешал нас, не перевязывал ран, не позаботился о пище и отдыхе. Беглецов поворачивали назад, строили, считали и коротко, с пристрастием допрашивали. Как я понял, причина поражения приписывалась нестойкости отдельных лиц вопреки твердому и разумному приказу покинувших поле боя.

Срочно требовались козлы отпущения. Одной из первых жертв оказался Яган. Вина его состояла в том, что, во-первых, он сам оказался жив, во-вторых, странным образом уцелела вся вверенная ему боевая единица, памятливый человек-медведь видел его в первых рядах бегущих. За все это в совокупности полагалось наказание в виде мучительной смерти. Однако, учитывая недостаток времени, чрезмерно большое число наказуемых и неопределенность общей ситуации, смерть мучительная была заменена смертью обыкновенной. Заточенный кол в брюхо, и все дела!

Четыре добровольных палача уже волокли Ягана туда, где дымилась куча вывороченных кишок и слабо трепыхались агонизирующие тела, когда он, словно выйдя из ступора, истошно заорал:

– Дайте сказать! Последнее слово! Имею важное сообщение!

Руководивший экзекуцией сотник нетерпеливо взмахнул рукой: дескать, кончайте побыстрее, мало ли что болтают перед смертью всякие трусы! Однако рядом оказался некий чин, по роду своей службы обязанный интересоваться всякими сообщениями, как важными, так и неважными. Полномочия этого невзрачного человечка явно превышали полномочия не только сотника, но и тысяцкого, и посему мокрый от крови кол только слегка ткнул Ягана в пупок. Его поставили на ноги, хоть и продолжали крепко держать.

– Докладываю, что в ряды нашего славного войска затесался болотник, известный под кличкой Душегуб. За его поимку обещана награда. Я наблюдаю за ним с того самого момента, как он ступил на Вершень. Кроме того, имею другие, чрезвычайно важные и секретные сведения, – клацая зубами от пережитого ужаса, но довольно бойко отрапортовал Яган.

Бежать было бессмысленно – каре служивых глубиной в несколько десятков человек окружало нас. Попытка прикончить Ягана вырванным у палача колом тоже ни к чему не привела – навалившаяся на Шатуна банда могла подмять под себя даже гиппопотама.

Экзекуция на время приостановилась. Палача отливали водой. Плотно увязанного сыромятными веревками Шатуна положили в сторонке на траву. Яган куда-то исчез.

Спустя полчаса внутри каре вновь появилась незаметная, но всесильная личность в скромных, без всяких знаков различия портках и пальцем поманила сначала меня, а потом Головастика.

Часть третья

Стороны света на Вершени определяются совсем не так, как у нас. Это и неудивительно для мира, в котором отсутствует понятие горизонта и никто никогда не видел восхода и захода светила.

Любой ярус занебника составляют шесть ветвяков, расположенных под углом шестьдесят градусов относительно друг друга. Каждая их этих огромных спиц, посаженных на не менее огромную ось – ствол занебника, чем-то отличается от всех остальных и, как пальцы на руке, имеет свое собственное имя: великодрев, неболом, гулявник, дерть, сучава, игольник. Я слишком мало времени провел на Вершени, чтобы с первого взгляда определять название ветвяков (с ярусами легче – чем он ниже, тем гуще и пышнее покрывающая его растительность), но для коренных жителей это не составляет никакого труда.

Поскольку одноименные ветвяки всех занебников направлены строго в одном и том же направлении, человек, отправляющийся в дальний путь, ориентируется здесь не на юг или север, а на неболом или игольник.

В настоящее время мы двигались по гулявнику третьего яруса, двигались быстро и даже с некоторым комфортом – просторные плетеные корзины, в которых нас разместили поодиночке сразу после ареста, волокли на плечах служивые-носильщики. В дороге нас кормили как на убой, но особой воли не давали. Если и выпускали из корзины, то исключительно по большой нужде и обязательно под усиленным конвоем. Посторонние разговоры не поощрялись. Правда, однажды на привале Яган беспрепятственно приблизился ко мне. Он хоть и старался держаться независимо, но, видно, даже его подлая душонка знала, что такое стыд. Стараясь не смотреть на меня, Яган заговорил о каких-то мелочах, но, натолкнувшись на мое демонстративное молчание, смешался, забормотал что-то невразумительное и поспешно ретировался. От него сильно пахло паленой шерстью и горелым мясом. Можно было подумать, что из моего бывшего сотоварища недавно пытались приготовить жаркое на вертеле. Причина этого смрада стала ясна, когда Яган повернулся ко мне спиной – к корявому и маловразумительному клейму, обозначавшему не то «вор», не то «враг», добавилась свеженькая приставка «не». Каллиграфическая точность и предельная аккуратность этого нового клейма исключали всякую возможность подделки. Значит, Яган кое-чего уже добился – обвинение в государственном преступлении с него снято. Думаю, на этом он не остановится. Великие дела ожидают его впереди, да только я ему в тех делах не помощник. Уж лучше со змеей подколодной дружбу водить.

И все же интересно: какая судьба уготована мне? С обыкновенными пленниками так не обращаются. Но и почестей, положенных потенциальному мессии, что-то не заметно. Конечно, Яган стукнул кому надо, кто я такой, но личность моя еще требует уточнения. Для этого нас и волокут в Ставку, то бишь в местную столицу. Там, наверху, все и решится. Как говорил мой дедушка: или грудь в крестах, или голова в кустах. Игра начинается нешуточная, и проигравший не может рассчитывать на снисхождение. Лжедмитрий в Москву на белом коне въехал, а обратно улетел прахом из пушечного жерла. Хотя, говорят, мужик был совсем не глупый.