Станислав Лем - Возвращение со звезд

- Прости!

- Не за что... Хороший удар, - пробормотал я, поднимаясь.

Окно было уже закрыто. Мы дрались еще не больше полминуты. Вдруг Олаф отступил.

- Что с тобой?

- Ничего.

- Неправда.

- Ладно. Мне расхотелось. Не злишься?

- Что ты? Это все равно было нелепо, так вот, с места в карьер. Пошли.

Мы отправились к бассейну. Олаф прыгал лучше меня. Он ухитрялся проделывать чудеса. Я попробовал заднее сальто из винта, как он, но только здорово ударился бедрами о воду. Сидя на краю бассейна, я поливал водой горящую, как огонь, кожу. Олаф смеялся.

- Ты вышел из формы.

- Брось. Я никогда не умел делать винта. А ты - здорово!

- Я сегодня попробовал впервые.

- В самом деле?

- Да, это здорово!

Солнце поднялось уже высоко. Мы улеглись на песок, закрыв глаза.

- Где... они? - спросил Олаф после долгого молчания.

- Не знаю. Наверно, у себя. Их окна выходят на другую сторону сада. Я этого не знал.

Я почувствовал, что он пошевелился. Песок был очень горячий.

- Да, это потому, - сказал я.

- Они нас видели?

- Она - да.

- Испугалась... - пробормотал он. - Как ты думаешь?

Я не ответил. Снова помолчали.

- Эл?

- Что?

- Они уже почти не летают, ты знаешь?

- Да.

- А знаешь почему?

- Говорят, это бессмысленно...

Я начал пересказывать ему все, что вычитал у Старка. Олаф лежал неподвижно, молча, но я знал, что слушает он внимательно.

Когда я кончил, он заговорил не сразу.

- Ты читал Шепли?

- Нет. Какого Шепли?

- Нет? Я думал, ты все читал... Это был астроном двадцатого века. Мне случайно попалась одна его работа именно об этом. Очень похоже на твоего Старка.

- Что ты говоришь? Это невозможно! Шепли не мог знать... лучше прочти Старка сам.

- И не подумаю. Знаешь, что это? Ширма.

- То есть?

- Да, кажется, я знаю, что произошло.

- Ну?

- Бетризация. Я вскочил.

- Ты думаешь?! Он открыл глаза.

- Ясно. Не летают - и никогда уж не полетят. Будет все хуже. Ням-ням. Одно огромное ням-ням. Они не могут смотреть на кровь. Не могут подумать о том, что произойдет, если...

- Постой, - сказал я, - это невозможно. Ведь есть же врачи. Должны быть хирурги...

- Так ты не знаешь?

- Чего?

- Врачи только планируют операции. Выполняют их роботы.

- Не может быть!

- Я тебе говорю. Сам видел. В Стокгольме.

- А если вдруг понадобится вмешательство врача?

- Не знаю толком. Кажется, есть какое-то средство, которое частично уничтожает последствия бетриза-ции, правда, очень ненадолго, а уж стерегут они его - представить себе не можешь. Тот, кто мне говорил, чего-то недосказывал боялся.

- Чего?

- Не знаю. Эл, мне кажется, они сделали ужасную вещь. Они убили в человеке человека.

- Ну, этого ты утверждать не можешь, - тихо сказал я. - В конце концов...

- Подожди. Ведь это очень просто. Тот, кто убивает, готов к тому, что и его могут убить, да? Я молчал.

- И поэтому в известном смысле необходимо, чтобы он мог рисковать всем. Мы можем. Они нет. Поэтому нас так боятся.

- Женщины?

- Не только женщины. Все. Эл! Он вдруг сел.

- Что? - спросил я.

- Тебе дали гипногог?

- Гипно... Аппарат для обучения во время сна? Да.

- Ты пользовался им?! - почти крикнул он.

- Нет... а что?

- Твое счастье. Выкинь его в бассейн.

- Почему? А ты им пользовался?

- Нет. Меня что-то подтолкнуло, и я выслушал его не во сне. Хотя инструкция это запрещает. Ну, ты себе представить не можешь, что это такое!

Я тоже сел.

- Ну и что?

Он смотрел хмуро.

- Сладости. Сплошная кондитерская! Уверяю тебя. Чтоб ты был мягким, чтоб ты был вежливым. Чтобы мирился с любой неприятностью, если кто-то тебя не понимает или не хочет быть к тебе добрым - женщина, понимаешь? - то виноват ты, а не она. Что высшим благом является общественное равновесие, стабилизация. И так далее и тому подобное - одно и то же. А вывод один: жить тихо, писать мемуары, не для издания, а так, для себя, заниматься спортом и учиться. Слушаться старших.

- Это же суррогат бетризации! - проворчал я.

- Разумеется. Там еще много всего было: например, нельзя применять ни к кому ни силы, ни грубого тона, а уж ударить человека - это позор, даже преступление, потому что это вызовет страшный шок. Драться нельзя независимо от обстоятельств, потому что только звери дерутся...

- Постой-ка, - сказал я, - а если из заповедника убежит дикий зверь... Да, я забыл... диких зверей уже нет.

- Диких зверей уже нет, - повторил Олаф, - но есть роботы.

- Ну и что? Ты хочешь сказать, что им можно дать приказ убить?

- Ну да.

- Откуда ты знаешь?

- Твердо не знаю. Но должны же они быть готовы к крайностям; ведь даже бетризованный пес может взбеситься. Скажешь, нет?

- Но... но ведь это... Погоди! Значит, они все-таки могут убивать? Отдавая приказы! Разве это не все равно: я сам убью или отдам приказ?

- Для них нет. Убийство, мол, в крайнем случае, понимаешь, перед лицом опасности, угрозы, как с бешенством, к примеру. Обычно этого не случается. Но если бы мы...

- Мы?

- Да, например, мы двое, если бы мы что-то, ну, понимаешь... то, конечно, нами займутся роботы, не люди. Они не могут. Они добрые.

Он с минуту молчал. Его широкая, покрасневшая от солнца и песка грудь стала вздыматься быстрей.

- Эл! Если б я знал! Если б я это знал! Если... бы... я... это... знал...

- Перестань.

- С тобой что-то случилось?

- Да.

- Знаешь, о чем я?

- Да. Были две - одна пригласила меня сразу, как только я вышел с вокзала. Вернее, нет. Я заблудился на этом проклятом вокзале. Она повела меня к себе.

- Она знала, кто ты?

- Я сказал ей. Сначала она боялась, потом... вроде как пожалела, что ли, не знаю, а потом перепугалась по-настоящему. Я пошел в отель. На другой день знаешь кого я встретил? Ремера!

- Не может быть! Сколько же ему? Сто семьдесят?!

- Нет, это его сын. Впрочем, и ему почти полтораста лет. Мумия. Что-то ужасное! Мы поговорили. И знаешь? Он нам завидует...

- Есть чему...

- Он этого не понимает. Ну, вот... А потом одна актриса. Их называют реалистками. Она была от меня в восторге. Еще бы, настоящий питекантроп! Я поехал с ней, а наутро сбежал. Это был дворец. Великолепие! Расцветающая мебель, ходячие стены, ложе, угадывающее мысли и желания... да.

- Хм. И она не боялась?

- Нет. Боялась, но выпила что-то, не знаю, что это было, может, какой-то наркотик. Перто или что-то в этом роде.

- Перто?!

- Да. Ты знаешь, что это? Ты пробовал?

- Нет, - сказал он медленно. - Не пробовал. Но именно так называется то, что ликвидирует...

- Бетризацию? Не может быть?!

- Так мне сказал один человек.

- Кто?

- Не могу его назвать, я дал слово.

- Ладно. Так поэтому... поэтому она... - Я вскочил.