Коллектив авторов - Полдень, XXI век (февраль 2012)

Дрова разгорались плохо: печь отсырела. Стрельников не часто навещал теткин дом, и тот понемногу разваливался. Кое-где поотрывались усохшие ставни, крыша над печкой стала подтекать. Дочь давно советовала продать эту рухлядь, но Антон Григорьевич никак не решался. Да и как решиться? Дом был для него чем-то вроде старого больного родственника. Вроде и надоел давно, всем в обузу, да бог никак не приберет, а бросить совесть не позволяет. И могилки тут, мама и тетка рядышком – кто их обиходит?

Печь, в конце концов, расходилась и загудела. От подсыхающих стен потянуло плесенью. Стрельников подбросил в топку побольше дров, чтобы выгнать из пятистенка осеннюю сырость, и вышел во двор, заросший почерневшим бурьяном. Что-то в душе было странное сегодня. То ли праздник потерянный разбередил ее, то ли еще что. Не шел из головы проклятущий цыган. Все стоял перед глазами, скалил прокуренные лошадиные зубы. Стрельников сунул руку в карман и снова нащупал деревянного человечка. Казалось, что за прошедшие полдня он стал совсем высохшим и хрупким. Краска местами вовсе сползла, по боку пошла трещина. Бросить бы в печь глупую игрушку, да и забыть вовсе, но не мог Антон Григорьевич на это решиться, так же, как не мог расстаться с домом и ворохом воспоминаний. А воспоминания сегодня просто одолевали Стрельникова. Накатывали волна за волной. Яркие, отчетливые.

Прогнившая лестница даже не скрипела. Замшелые перекладины с шипением сочились мутной холодной водой, грозя переломиться надвое. Стрельников помедлил, раздумывая, и все же долез до чердачной двери, ставя ноги поближе к продолинам. Добрался, сел в проеме, оглядывая грязную дорогу, подсвеченную заходящим солнцем. Совсем как тогда…

Мама появилась на закате. Антошка даже не особенно удивился. Он ведь знал, что так будет. Хотел, чтобы она появилась, и так произошло. Просто нажимал планки, а деревянная фигурка послушно вертелась на шелковых нитках. И вдруг Антошка подумал о маме. Просто захотел увидеть ее. Человечек в его руках кувырнулся раз, другой, и Антошка понял, что мама придет. Не сразу, но придет обязательно. Он хотел увидеть и отца, но чувствовал, что в этом человечек ему не поможет.

История с человечком была смешная. Высмотрел Антошка, как тетка прячет что-то за сараем. Думал, съестное что. А нашел игрушку. Старый чугун был под угловым камнем закопан, а в нем тайник. С тех пор человечек жил на чердаке, в углу с хламом – безнадежно сломанными ходиками, разбитой прялкой и чем-то еще старым и ржавым. Но самого его почему-то ничто не брало. Даже пришлось куском рогожи прикрывать от теткиных глаз, потому что прямо светился новизной в пыльной чердачной серости, манил к себе непонятной силой.

Маму Антошка только сердцем узнал. Даже игрушку спрятать забыл. Голубем слетел с чердака и помчался навстречу– обниматься. Стала мама какая-то легкая, тонкая, почти прозрачная. Уронила маленький фанерный чемодан и села на него, чтобы не упасть. И улыбалась какой-то чужой, незнакомой улыбкой. А человечка забрала. Да не просто забрала: войдя в дом, первым делом сунула в пылающую топку, Антошка и ахнуть не успел. Только утром, когда тетка золу выгребала, человечек был невредим, даже шелковые нити на перекладине не перегорели. Антошка не верил своим глазам, замерев на печке. Это было непонятно и страшно. «Зарой ты его, – попросила тетка, – чтоб никто не знал, где». Антошка послушался со страху, закопал в снегу за баней. Месяц к игрушке не подходил, пока все успокоилось, потом снова перепрятал на чердак.

Потом они с мамой уехали. Не сами по себе, конечно. Мама все твердила: «Нельзя, нельзя, не пускают». Но Антошке очень хотелось, чтобы стало можно. И человечек снова сделал так. День отъезда помнился очень отчетливо – яркий, морозный. У станции веселые подгулявшие мужики, отбивая чечетку на промороженных до звона досках тротуара, горланили частушку: «Враг народа Берия вышел из доверия, и товарищ Маленков надавал ему пинков!».

В Москве они, впрочем, не задержались. Мама не могла найти работу: тень загадочного Васи давала о себе знать. Жизнь мотала их долго по всей огромной стране, пока не выплеснула у знакомого станционного поселка. И событий в жизни Антошки к тому времени произошло чересчур много, чтобы помнить о судьбе странной игрушки.

Стрельников скорее понял, чем вспомнил, что человечек все еще здесь, дожидается его под кучей пропыленного мусора и драной рогожей. И даже не удивился, увидев его, такого же новенького и самодовольно ухмыляющегося в нарисованные пышные усы. Тонкие планки отозвались мелодичным перестуком, как заждавшийся музыканта инструмент, когда Антон Григорьевич взял игрушку в руки. И всем телом почувствовал, как испуганно встрепенулись, как затрепетали в цыганском вертепе деревянные болванчики. Он и сам вздрогнул, когда в кармане забился, заголосил телефон.

– Что же теперь, Антон Григорьевич? – осведомился знакомый хриплый голос.

– Что вы от меня хотите? – резко спросил Стрельников.

– Вы и сами понимаете, – ответила трубка, – что эта игрушка не про вас.

– А про вас ли? – обозлился Антон Григорьевич.

– Нет, – прохрипел собеседник, – не про меня. Но эта вещь должна иметь Хозяина, верно? И вы ее мне принесете. А уж Хозяин отыщется, будьте покойны. Ну, чего молчите, Стрельников?

– Ничего вы не получите, – нетвердо возразил Антон Григорьевич, – я ее уничтожу.

Собеседник хрипло рассмеялся.

– Власть уничтожить невозможно, Стрельников, и вы это знаете. Ну посмотрите, посмотрите же вокруг! Разве вы не видите, что у всего этого нет Хозяина? Только он может навести здесь порядок. Разве вы против порядка, Стрельников? Разве вас устраивает все, что вокруг происходит? Я же знаю, что не устраивает. И вы можете все это изменить.

Антон Григорьевич, почуяв знакомое стеснение в груди, опустил руку в карман за нитроглицерином – и наткнулся на обломки деревянного пилота.

– Нет! Чтобы снова пройти через ЭТО? Я не хочу! Ничего, ничего не получите, так и знайте!

Стрельникова снова скрутил спазм, как давеча у площади.

– Прекратите! – крикнул он, хватаясь за чердачную дверь. – Или…

Из трубки снова послышался хриплый смех.

– Или что, Антон Григорьевич? Ответите тем же? Что ж, в конце концов, не так важно, кто начнет. Вы, я или кто другой. Станьте первым. Это же так просто.

В последний раз Антона Григорьевича видели живым у станции. И приняли за пьяного: больно его мотало по сторонам. И кричал он какие-то глупости: «Я не деревянный! Не деревянный!». А звонкое эхо из голых околков за станцией глумливо передразнивало: «Деревянный, деревянный!».