Сергей Яковлев - Письмо из Солигалича в Оксфорд

В те же дни (вернее, вечера и ночи) я принялс за мебель. Главное в доме - стол. Среди купленных стройматериалов я отыскал широкие доски со свежим и ярким рисунком. Самым трудным было гладко обстрогать их и подогнать одну к другой, ибо у меня не было ни рубанка, ни другого подходящего дл этой цели инструмента. Как-то вечером, когда мой напарник уже ушел, я остался во дворе под навесом у наскоро сколоченного верстачка и с упорством умалишенного скоблил свои доски топором, пытаясь сделать их совершенно гладкими. Навес примыкал к жиденькому забору, отделявшему мой двор от двора соседа справа. Нечаянно подняв голову, я вдруг увидел в каких-нибудь полутора метрах от себя лицо соседа, участливо глядевшего на меня из-за забора.

Что сейчас-то делаешь? - спросил он, отвечая на сердитый вопрос в моих глазах.

- Стол, - буркнул я, помня историю с тележкой и подслушанный разговор на грядках. Чем бы я ни занимался, этому борову не могли прийтись по душе мои дела.

Мне твой мост понравился, - неожиданно сказал сосед. Он явно был настроен на продолжение беседы. - И аллея. Я тоже люблю, ети твою, деревья сажать... Да чего ты канителишься, разве обстругаешь доску топором? Дай-ка я тебе фуганок свой принесу.

И сосед действительно принес мне фуганок, а после, когда дело дошло до ножек, давал и стамеску, и ручную дрель.

С нормальным инструментом в руках я позволил себе некоторый изыск: менял и сдвигал одну относительно другой доски столешницы, пока не достиг идеального совпадения рисунка сучков и волокон. Вообще чем дальше вглубь шла какая-нибудь работа, чем большего умения я в процессе ее набирался, тем требовательнее становился к самому себе. Начав с мысли о простом обеденном столе и желая только одного - чтоб стол этот не качался, я получил в конце концов красивое изделие из светлого дерева, которое можно было бы выставлять в магазинах стильной мебели. У него были, конечно, изъяны и недостатки, но о них знал только я. Чтобы не сгубить свое творение в один день, я вынужден был разориться на мебельный лак и покрыл им поверхность стола в несколько слоев. От этого оригинальный древесный рисунок проступил еще ярче. В конце концов я получил именно то, чего желал: вещь удобную, практичную и восхитительную.

- Натуральное хозяйство, шутил я, с гордостью показывая новый стол Ольге Степановне.

- А что? Правильно. Сейчас ведь ничего не купишь, все бешеных денег стоит.

Однако особого восторга, на какой я, будто ученик-отличник, втайне рассчитывал, мое изделие у нее не вызвало. Уходя, не выдержала:

Можно бы и попроще. Времени-то сколько ушло! Так вы и до зимы дом не справите. Крышу посмотрите, главное - чтобы крыша не текла.

Она искренне за меня переживала, но явно хватала через край. К середине лета я твердо рассчитывал покончить с основными работами. Даже подумывал, не привезти ли сюда на август маму с сестрой (сестра писала мне на солигаличский адрес, что в конце июля пойдет в отпуск и попробует поставить маму на ноги - говорят, больной надо делать массаж, заставлять больше двигаться...). Даже решал, кого позову на новоселье. Во-первых, Ольгу Степановну. Само собой, жена из Москвы приедет. Хорошо бы вместе с женой зазвать хоть на несколько дней Аню Вербину (они знакомы), если будет не слишком загружена делами: ей тоже нужен отдых. Ну и... и вас - почему нет? Ведь вы хотели появиться этим летом в России! Можете смеяться сколько хотите, но у меня к тому времени созрела мечта: собрать как-нибудь вместе вас, Аню Вербину и Ольгу Степановну. Я почему-то не сомневался, что вы понравитесь друг другу.

Сосед-боров стал появляться в моем дворе, заводил душевные (на свой лад) разговоры, приносил недостающий инструмент, а то и подсобить пытался, охая и кряхтя.

- Я бы за такое большое дело уже не взялся. Годы, понимаешь, не те.

Тачка соседа была теперь в моем полном распоряжении. Его новое уважительное отношение ко мне было связано, как я чувствовал, с размахом и первыми результатами моих дел. Всего дороже было то, что моя забота о красоте в этих делах уже не отвергалась с порога, встречала даже понимание и сочувствие!

В один из светлых июньских вечеров я задержался с пустой тачкой на своем высоком мосту и окинул взглядом ближние огороды. Воздух после тихого дождя был напоен трогательными ароматами. На изумрудных склонах и в ложбинах, уже прикрытых туманом, чернели правильные четырехугольники грядок, обрамленные цветущими черемухами. А над серыми крышами домов пронзительно четко, до мельчайших архитектурных деталей вырисовывался на бледно-зеленом небе силуэт старой каменной церкви. Она показалась мне теперь гораздо ближе, чем днем. В этом дивном сумеречном свете понятие пространства как-то утрачивало смысл - как, помню, много лет назад исчезли для меня часы и расстояния на берегу Невы возле медного Петра, где я сидел такой же вот белой ночью под таким же прозрачным зеленоватым небом и засматривался на строгие очертания казарменных корпусов на другом берегу, на завораживающие силуэты Васильевской стрелки, Петропавловки со сверкающим шпилем над ней, моста... Был в полверсте, а казалось, что до него пятьдесят шагов, где-то сказано у Достоевского. Может быть, такое место, где мы теряем чувство пространства и времени и принимаем все окружающее как свою бегущую по жилам кровь, и называется домом? Безо всякого повода вспомнил вдруг безымянную круглолицую попутчицу, с которой началось дл меня обретение Солигалича, и подумал о ней со снисходительной нежностью, как о ребенке. Еще подумал, что никакого верхнего парка на месте грядок, наверное, устраивать не стану - здешние огороды замечательны своей особенной красотой. И совсем легко (до того легко и незаметно, что об этом и упоминать, кажется, не следовало бы, не то что спорить) задела другая мысль: может быть, Солигалич и есть то самое место, где я хотел бы жить...

В ту ночь мне снился длинный яркий сон. Хорошо помню об этом потому, что вообще сны в Солигаличе были большой редкостью: измотанный до предела, я обычно сразу проваливался в небытие и так же незаметно возвращался к дневному сознанию, не ощущая после ночи ничего, кроме ломоты в теле.

Мне снилось, что я держу в руках длинный белый конверт с красным штемпелем Букингемского дворца. Не знаю, как он ко мне попал, да и где я сам во сне находился - на даче ли под Москвой или здесь, в Солигаличе. Открываю судьбоносный конверт с волнением и трепетом, разворачиваю гербовую бумагу и читаю:

Гр. такому-то (отчество перепутано),

проживающему там-то и там-то.

На Ваше обращение к королеве Франции Екатерине отвечаем, что Вы имеете в Москве 1,9 кв. м живой площади и не подлежите постановке на жилищный учет.