Артур Кларк - Практичное изобретение

Итак, я был у Грина и имел в своем распоряжении целое утро. Грин, как всем известно, ест три раза в день, а в перерывах между едой к нему допускается только один посетитель. Я испытывал к нему чувство благодарности и симпатии, но все же был несколько не в своей тарелке. Мне хотелось поговорить с ним о том, что ближе всего его сердцу. Разве это не естественно? Я записал и эту часть нашей беседы, но не стал ее публиковать. В ней нет ничего нового. Возможно, она тривиальна, но для меня она значила очень много. Разумеется, это глубоко личное воспоминание. И все-таки мне кажется, что и для вас это будет небезынтересно.

— Что послужило толчком к вашему открытию? — спросил я его.

— Саламандры, — ответил он без тени сомнения, — саламандры.

Отчет о его опытах, связанных с полной регенерацией тканей, как известно, давно опубликован. Сколько тысяч раз Грин повторял свой рассказ? Но клянусь, в моей записи есть некоторые отклонения от опубликованного отчета. Все-таки число возможных комбинаций практически бесконечно! Но каким образом явление регенерации оторванных конечностей у саламандр навело его на мысль о полной регенерации частей человеческого тела? Почему бы, скажем, не добиться того, чтобы на месте зажившей раны появился не шрам, а точная копия первоначальной ткани? Как при нормальном метаболизме добиться регенерации тканей, причем без изменений, происходящих при старении организма? Как в точности восстановить первоначальную форму, и притом всегда и во всех случаях? Вам демонстрировали это на животных при прохождении обязательного курса биологии. Помните цыпленка, у которого с помощью метаболизма замещаются ткани, но они всегда остаются неизменными, инвариантными? Страшно представить, что то же самое может быть и у человека. Грин выглядел молодо, он казался моим ровесником. А ведь он родился в двадцатом веке…

Рассказав о своих опытах, включая и последнюю прививку, которую он сделал накануне вечером самому себе, Грин стал пророчествовать.

— Я уверен, — сказал он, — что действие препарата будет вечным.

— Да, доктор Грин, — заверил я его, — действительно, это так.

— Не к чему торопиться, — заметил он, — прошло слишком мало времени…

— А вам известно, какое сегодня число, доктор Грин? — спросил я.

— Одиннадцатое сентября тысяча девятьсот сорок третьего года, если вам угодно, — ответил он.

— Доктор Грин, сегодня четвертое августа две тысячи сто семидесятого года, — сказал я ему серьезно.

— Бросьте шутить, — сказал Грин, — если бы так было на самом деле, я был бы одет иначе, да и на вас была бы другая одежда.

Разговор зашел в тупик. Я вынул из кармана коммуникатор и начал демонстрировать прибор, показав напоследок объемное изображение со стереозвуком. Грин наблюдал за моими манипуляциями со все возрастающим удивлением и восторгом. Сложное устройство, но человек эпохи Грина мог ожидать от будущего такого развития электронной техники. Казалось, Грин забыл о разговоре, из-за которого мне пришлось достать коммуникатор.

— Доктор Грин, — повторил я, — сейчас две тысячи сто семидесятый год. Мы в двадцать втором веке.

Он растерянно оглядел меня, но уже без недоверия. На его лице отразился ужас.

— Несчастный случай? — спросил он. — У меня выпадение памяти?

— Никакого несчастного случая не было, — сказал я. — Ваша память в полном порядке, только… Выслушайте меня. Сосредоточьтесь.

И я рассказал ему обо всем коротко, в общих чертах, так чтобы он мог поспевать за моей мыслью. Он с тревогой смотрел на меня, по-видимому, его мозг работал напряженно. Вот что я ему сказал:

— Сверх всяких ожиданий, ваш эксперимент удался. Ваши ткани получили способность восстанавливаться полностью без всяких изменений. Они стали инвариантными.

Фотографии и точнейшие измерения показывают это с полной очевидностью, хотя прошло уже много лет, прошли века. Вы точно такой же, каким были двести лет назад.

За это время с вами происходили несчастные случаи. Но любые раны — и незначительные, и глубокие — залечиваются на вашем теле, не оставляя ни малейших следов. Ваши ткани инвариантны, и мозг ваш тоже инвариантен, точнее, инвариантны его клеточные структуры. Мозг можно сравнить с электрической сетью. Память — это сеть, катушки, конденсаторы, их соединения. Сознание — процесс мышления — не что иное, как распределение напряжений в этой сети и текущие в ней токи. Этот процесс сложен, но он носит временный характер. Выражаясь языком электротехники, это переходный процесс. Память же изменяет саму структуру мозговой сети, влияя на все последующие мысли, то есть на распределение токов и напряжений в сети. В вашем мозгу сеть никогда не изменяется. Она тоже инвариантна.

Иными словами, можно провести аналогию между мыслительными процессами и работой реле и переключательных устройств в вашем XX веке, сравнить память со схемой соединения отдельных элементов. В мозгу всех остальных людей схемы соединения элементов с течением времени изменяются, элементы соединяются и разъединяются, появляются новые соединения, соответствующие изменениям в памяти. В вашем же мозгу схема соединений никогда не меняется. Она инвариантна.

Другие люди могут приспосабливаться к новому окружению, узнавать, где лежат необходимые вещи, изучать расположение комнат, адаптироваться к внешней среде, но вы этого не можете, потому что ваш мозг инвариантен. Вы связаны привычками с этим домом, он остался точно таким же, как в тот день, когда вы испытали на себе свое средство. Ваш дом вот уже двести лет как держат в полном порядке, подновляют, чтобы вы могли в нем жить, не испытывая никаких неудобств. Вы здесь живете постоянно, с того самого дня, как ваш мозг стал инвариантным.

Не думайте, что вы ничем не отвечаете на заботу о вас. Вы, быть может, являете собой самую большую ценность в мире. Утром, днем и вечером — три раза в день — вас разрешают посещать тем немногим счастливцам, которые заслужили эту честь или нуждаются в вашей помощи.

Я изучаю историю. Я пришел, чтобы увидеть двадцатый век глазами интеллигентного человека этого столетия. Вы необыкновенно умный, блестящий человек. Ваш разум изучен лучше, чем любой другой. Трудно найти человека, превосходящего вас по силе мысли. Мне бы хотелось, чтобы ваш могучий мозг, соединенный с огромной наблюдательностью, помог мне в исследовании XX века. Я пришел поучиться у вашего мозга — свежего источника, не заблокированного, не измененного прошедшими годами, оставшегося точно таким же, каким он был в тысяча девятьсот сорок третьем году.

Но речь не обо мне. К вам приходят выдающиеся исследователи-психологи. Они задают вам вопросы, затем повторяют их, слегка изменив, и внимательно наблюдают за вашими реакциями. При этом каждый последующий эксперимент не искажается вашими воспоминаниями о предыдущем, Когда цепь мыслей у вас прерывается, в вашей памяти не остается никакого следа. Ваш мозг по-прежнему, инвариантен. Поэтому психологи, которые в других случаях могут делать только самые общие выводы из простых опытов на многих индивидуумах, сильно отличающихся друг от друга, неодинаково подготовленных и по-разному реагирующих на раздражители, в вашем случае наблюдают изменения реакций при малейших изменениях стимулов. Кое-кто из этих ученых доводил вас до шока, но вы не в состоянии сойти с ума. Ваш мозг не может измениться. Он инвариантен.