Андрей Балабуха - Нептунова Арфа. Приключенческо-фантастический роман

Аракелов рассмотрел схему, вычерченную на внутренней стороне крышки лючка. Так, значит, вот эти два кабеля и питают электромагниты. Прекрасно! И если разъединить эти муфты… Вот так… И так… Готово! Бедна «Тигровая Лилия», станут ли ее поднимать? Жаль терять такой аппарат, но кому будет дело до этого частного имущества?..

Ничего внешне эффектного не произошло. Да и не могло произойти. Просто лишенные питания магниты перестали удерживать Душманову субмарину, а внутри переходного патрубка с лязгом, толчком отозвавшимся в аракеловских руках, захлопнулся люк. Аракелов смотрел на «Тигровую Лилию»: слабенькое течение, скатывающееся со склона в сторону абиссальной равнины, сейчас оттащит ее на несколько сантиметров, вырвется из разверстой пасти люка воздушный пузырь… Но пузыря не было. Субмарину действительно оттащило, но люк ее оказался закрытым. Ай да Душман! Сволочь, но инженер! Предусмотрел-таки блокировку. Аракелов улыбнулся. Он достал из сумки с инструментом пищалку и, подплыв к «Тигровой Лилии», налепил ее на люк рубки. Теперь, куда бы ни отнесло ее течениями, разыскать будет нетрудно — по крайней мере пока не истощатся батареи маячка. А это почти два месяца.

Аракелов вернулся к переходному патрубку, снова залез руками в лючок и соединил муфты. Теперь можно было вновь пристыковываться к станции — магнитные захваты сработают. Только будет это уже не «Тигровая Лилия», а скорее всего патрульный мезоскаф. Впрочем, это уже не его, аракеловское, дело.

Это дело Океанского Патруля. Дело заповедника имени Дарвина. И дело Душмана.

«А ведь Душман не мог не услышать, как захлопнулся люк», — подумал Аракелов. Ох и дергается же он теперь! Небось не может в толк взять, что произошло. И пожалуй, к лучшему вышло, что не пришлось Аракелову врыватьс в станцию и устраивать там побоище. Определенно к лучшему. Дело сделано, и пусть интересуются Душмановой судьбой те, кому это положено. Пусть определяет ее закон.

Аракелов рассовал по отделениям сумки инструмент и поплыл к Шалашу. Он не испытывал ни триумфа, ни даже удовлетворения от успешно выполненной работы. Была только полная опустошенность. Пойман Душман или нет, никто и ничто уже не воскресит погибшего патрульного. Никто и ничто не воскресит уже убитых им Морских Змеев. Ибо единожды сделанное делается навсегда. И есть в этом безнадежность, от которой стынет душа.

Час спустя Аракелов уже садился в «кархародон». До точки рандеву с баролифтом «Джулио делла Пене» отсюда было миль десять — час спокойного хода. Аракелов задал курс авторулевому и включил двигатель.

Скутер нес его сквозь мрак гидрокосмоса. Где-то вдали, невидимый и неощутимый, скрывался в этой тьме Великий Морской Змей, тихоокеанский неотилозавр Аракелова. Где-то в этой тьме бродили неведомыми путями его ближайшие родичи — «долгоносики», чудовище «Дипстар», змей Ле-Серрека, чудовище «Дзуйио-Мару»… Они должны были жить спокойно, ибо их охранял закон — придуманный и принятый людьми. И совсем рядом, в каких-то двух милях к югу, скрывалась в этой тьме законсервированная рудничная станци АМИ-01, где ожидал своей участи Душман — человек, этот закон преступивший. А там, наверху, в сотнях миль отсюда, спешил к Факарао «Ханс Хасс», унос тело человека, который пытался встать на пути у Душмана. И там же, наверху, но уже совсем рядом, представали мысленному взору Аракелова «Джулио делла Пене» и люди, готовившиеся принять его на борт.

Люди готовили его, Аракелова, чтобы мог он работать здесь, в этой подводной тьме. И люди встречали его. Он был плотью от плоти и мыслью от мысли этого человеческого мира. Он не знал никого на борту «Джулио делла Пене»; он успел познакомиться всего с несколькими людьми на борту «Ханса Хасса»; среди них вполне могли оказаться такие, с кем он вряд ли захотел бы встретиться вновь. Но всех их объединяло одно — то самое, чему пыталс противопоставить себя Душман. Они были вместе. Каждый из них представлялс сейчас Аракелову пучностью некоего незримого поля. Поля дружеских рук. Поля уверенности и надежды. И пока оно существует, ты не можешь остатьс один. Никогда.

Аракелов взглянул на слабо светящееся окошечко курсографа: до точки рандеву оставалось четыре мили. И ему вдруг нестерпимо захотелось наверх — к солнцу. К ветру. К людям.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

НЕПТУНОВА АРФА

Кто услышит раковины пенье,

Бросит берег — и уйдет в туман…

1

Спуск к морю даже днем был здесь делом непростым. Тропинка прихотливо извивалась по откосу, сейчас, ночью, казавшемуся Аракелову и вовсе обрывом. То и дело приходилось петлять меж здоровенных каменных глыб, — иные были не меньше патрульной субмарины. Однако куда зловредней этих облизанных всеми ветрами вулканических бомб, последних яростных плевков древнего вулкана, которому был обязан своим происхождением остров, оказались камешки поскромнее — не крупнее обыкновенного булыжника. Аракелов уже несколько раз так стукался о них, что потом по доброй минуте стоял, тряся в воздухе ушибленной ногой, словно кот мокрой лапой, и совершенно по-кошачьи же тихонько шипел от злости.

В такие моменты он ругательски ругал себя за мальчишество, дешевую том-сойерщину, любовь к театральным эффектам, которые никак не пристали солидному пятидесятилетнему мужику. В самом деле, кто мешал ему чинно и благородно уйти поутру, чуть свет, пока ганшинская братия еще сны досматривает? Оно, конечно, спозаранок вставать — не подарок, но хоть шел бы по-человечески… Так нет же! Приспичило дурню великовозрастному переться середь ночи…

Но тут же ему представлялось, как утром Ганшин найдет его, аракеловскую, записку, как прочтет ее и какой станет у него физиономия — обиженной, раздраженной и злой. От этой картины боль улетучивалась, и Аракелов продолжал спуск. Несколько раз из-под его ног сперва с легким шорохом, а после — с дробным перестуком скатывались мелкие камешки, он здорово рассадил себе левую руку об острую, словно специально заточенную, грань какой-то глыбы, но полчаса спустя добрался-таки до узкой полоски пляжа. Это не был пляж в полном смысле слова — просто неширокий, метра три, не больше, карниз, затоплявшийся во время ночного прилива (дневной в здешних краях невысок, он не в счет), но в отлив здесь было удивительно хорошо загорать. В углублениях и выбоинах оставалась вода, и в ней копошились моллюски, которых Папалеаиаина готовила по рецептам местной кухни, а Аракелов — итальянской, отбивая мускулистое тело до толщины кружева и потом зажаривая в кипящем масле. Получалась хрустящая, поджаристая, ни на что не похожая корочка… Впрочем, предаватьс воспоминаниям было некогда. Аракелов вздохнул, присел на корточки и стал развязывать мешок.