Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы

Я пошел в кабинет инспектора. Никто не остановил меня. В кабинете я увидел стенд, контролирующий все ограды и тревожные сигналы. Кнопки не были подписаны, но сами охранники нацарапали рядом с ними обозначения, не доверяя своей памяти. Найдя кнопку с буквой «о», я выключил ток в наружной ограде и вышел, неся Ая на плечах. Проходя мимо караульной, я сделал вид, что с трудом тащу тело. Во мне начала оживать сила доте, и я не хотел, чтобы заметили, с какой легкостью я несу человека, который тяжелее меня. Я сам обратился к караульному.

— Мертвый заключенный. Мне велели вынести его из барака. Куда его деть?

— Не знаю. Положи его под навесом, чтобы не занесло снегом, иначе в следующую оттепель он выплывет. Идет педедка.

Он хотел сказать, что идет густой влажный снег, и это была для меня лучшая новость.

— Хорошо, — сказал я.

Вытянув груз наружу, я свернул за угол и исчез из виду. Снова подняв Ая на плечи, я пошел на север. Через несколько сот ярдов добрался до ограды, перелез через нее и перетащил тело Ая. Затем снова поднял его на плечо и как можно быстрее пошел к реке.

Я не очень удалился от ограды, когда взревела сирена и вспыхнули прожектора.

Густой снег скрывал меня, но все же его было недостаточно, чтобы за несколько минут начисто замести следы. Когда я спустился к реке, преследования еще не было. Я двинулся на север по ровной тропе под деревьями. Временами я шел прямо по воде. Речка, торопливый маленький приток Исагеля, все еще не замерзла.

Становилось светлее, и я еще ускорил шаги.

В состоянии доте посланник не казался мне тяжелым. Двигаясь вдоль ручья, я добрался до того места, где спрятал свои сани. На них я уложил посланника, сверху разместил груз, так что он совершенно скрыл Ая, а поверх всего набросил полотно палатки. Потом я переоделся и немного поел, потому что меня начал мучить голод, всегда преследующий в долгом доте.

После этого я двинулся на север по лесу. Вскоре меня догнали два лыжника.

Я был одет и снаряжен, как охотник, и сказал им, что догоняю отряд Мавризы, который в последние дни Тренде ушел на север. Они знали Мавризу и, бросив торопливый взгляд на мое снаряжение и разрешение, поверили моему рассказу. Они не думали, что бежавший направится к северу, потому что севернее Пулафена ничего нет, кроме леса и льда. Вообще они, видимо, были не очень заинтересованы в поимке бежавшего. Зачем им это? Они прошли дальше и час спустя снова встретились со мной, возвращаясь на ферму. Один из них был тем самым парнем, с которым я дежурил ночью.

Полночи мое лицо у него было перед глазами, и все же он меня не узнал.

Когда они ушли, я свернул с дороги и целый день шел по лесу, широким полукругом возвращаясь к ферме. Наконец с востока, из дикой местности, я пришел к долине под Туруфом, где прятал свое снаряжение. Идти по пересеченной местности, таща за собой груз, было нелегко, но снег лег толстым слоем и подмерз, а я находился в доте. Мне нужно было поддерживать это состояние. Если бы я из него вышел, я ни на что бы не годился. Раньше я никогда не впадал в доте больше, чем на час, но знал, что старые люди могли выдерживать доте сутки и даже больше, а необходимость вместе с тренировкой помогла мне. В доте не особенно заботишься о себе, но я беспокоился о посланнике, который должен был очнуться от легкой дозы ультраизлучення.

Он не шевелился, а у меня не было времени ухаживать за ним. Неужели организм его настолько чужд, что доза, которая у нас вызывает лишь кратковременный паралич, для него смертельна? Когда поворачиваешь колесо, следи за своими руками. Я дважды назвал его мертвым и нес как мертвого. Мне пришла в голову мысль, что он на самом деле мертв, что я тащу по лесу труп, и что моя удача и его жизнь кончилась. При этой мысли я покрылся потом и задрожал, а сила доте, казалось, вытекла из меня, как вода из разбитого кувшина, но я продолжал идти и силы не изменили мне, пока я не достиг долины в предгорьях, не разбил палатку и не сделал все, что можно, для Ая. Я открыл ящик с кубиками высококалорийной пищи, большую часть их я проглотил, но из нескольких приготовил для него похлебку, потому что он выглядел как умирающий от голода. На его груди и руках были язвы, от постоянного трения о грязный мешок они воспалились. Я очистил эти язвы, уложил его в тепло. Наступила ночь, и меня поглотила великая тьма. Это была плата за крайнее напряжение сил.

Я должен был доверить и себя, и его тьме.

Мы спали, шел снег. Все время шел снег, не метель, а первый настоящий зимний снегопад. Когда я, наконец, встал и заставил себя выглянуть наружу, палатка оказалась наполовину погребенной под снегом. На снегу лежали голубые нитки солнечного света. Далеко на востоке в небо поднимался серый столб дыма — это был Уденуштреке, ближайший к нам из Огненных Холмов. Горы, холмы, склоны, овраги — все было в снегу.

Все еще находясь в периоде восстановления, я был еще слаб и хотел спать, но время от времени я давал Лю глоток похлебки. На второй день он начал проявлять признаки жизни, но сознание еще не вернулось к нему. В редкие минуты просветления он садился и начинал с ужасом кричать. Когда я наклонялся к нему, он пытался убежать, а так как для этого требовалось слишком много сил, он снова терял сознание. Ночью он много говорил, но я не понимал языка. Странно было в тишине дикого леса слышать, как он произносит слова другого мира.

Следующий день был очень тяжелый. Он, по-видимому, принимал меня за охранника и боялся, что я дам ему какой-то наркотик. На орготском и кархидском языках он просил меня не делать этого и с силой отчаяния отбивался. Это повторялось снова и снова, и, поскольку я еще находился в периоде танген, я не мог справиться с ним. В тот день я подумал, что он не только испытал действие наркотиков, но и лишился рассудка. Тогда я пожалел, что он не умер на санях в лесу торе, что я выбрался из Мишпори, а не был сослан на какую-нибудь ферму.

Когда я проснулся в следующий раз, он смотрел на меня.

— Эстравен, — произнес он слабым измученным шепотом.

Сердце мое ожило. Я смог успокоить его и позаботиться о нем. В эту ночь мы спали спокойно.

На следующий день ему стало гораздо лучше, и он смог поесть сидя. Язвы на его теле заживали. Я спросил, от чего они.

— Не знаю, думаю, что от наркотиков. Мне постоянно делали уколы.

— Чтобы предотвратить кеммер? Я слышал об этом от человека, бежавшего с добровольной фермы.

— Да. И другие. Я не знаю, какие именно. Наверное, заставляющие говорить правду. Я от них болел, а они все делали и делали их мне. Не знаю, что они хотели от меня узнать.

— Они не столько спрашивали, сколько приручали вас.