Сергей Саканский - Искатель. 2009. Выпуск №05

Любочка в одночасье стала мировой величиной. Просто звездой. Пресс-конференции следовали одна за другой. Университеты с мировым именем предлагали бешеные гонорары лишь за часовой доклад (Любин, естественно) в своих аудиториях. Какой-то голливудский мен публично признался в любви и желании связать свою судьбу узами брака с моей законной. Как тут не психовать? Короче, я понял, что потерял жену свою и уже смирился с этой мыслью, как вдруг звонок по внутренней связи:

— Гладышев, ты думаешь исполнять супружеские обязанности или как?

Люба. Мы жили в разных апартаментах российского представительства ООН. Она звонила в мой из своего. Спешу на зов. Переступаю порог, прикрываю дверь, но так чтоб снаружи не открыли. Дальше ни шагу. Стою, смотрю. Любушка в постели.

— Ну?

— Может, до Москвы потерпим или до Курил, дорогая?

Люба тычет пальчиком в голое свое колено.

— Здесь и сейчас.

Ну что тут поделаешь?

Рву с шеи изрядно поднадоевший галстук…

Звонок патрона как всегда не вовремя.

— Гладышев, ты что, в невозвращенцы записался? Почему тебя нет у трапа самолета?

Что сказать? Говорю правду.

— Исполняю супружеские обязанности, недоисполненные в прошлом месяце.

Президент:

— Молодец. Так и должен поступать настоящий русский мужик. Приказом по государству Российскому жалую вам с вашей великолепной половиной медовый месяц. Будьте счастливы!

Щедрый какой! Да нас с Любой больше трех дней и дер-жать-то рядом нельзя — поцапаемся. Скучать будем — она по работе, я по Настюшке с Дашей.

Через три дня примирившиеся супруги (это я о нас с Любой) разлетелись в разные стороны: жена в Японию, чтобы оттуда на свой Итуруп, я — в Москву.

Больше мне добавить по этой теме нечего: поставленная задача выполнена.

Президент наш объявил всему миру: в день подписания меморандума по Охотскому морю все находящиеся там суда будут превращены в металлолом. Как это происходит, преступный мир уже знал.

При чем здесь Троянский конь? — спросите вы.

Об этом поведаю позже, но обязательно.

Отец позвонил, просил о встрече, но я извинился.

Был в то время на Сахалине, помогал Костылю развернуть над Охотским морем спутниковый зонт. Это была защита не только от браконьеров, но и от всех стихийных неприятностей: далеко на подступах к Курилам и Сахалину теряли силу океанские тайфуны, расстрелянные вакуумными пушками из космоса.

Я жил на Итурупе, добирался на Сахалин вертолетом и не каждый день.

Обитал с Любой в ее «умном доме». Открыл неожиданное — оказывается, с голубушкой моей приятны не только марафоны, но и повседневный быт. Любушка с утра заряжала продуктами все свои кухонные чудовища и, чмокнув в щеку, исчезала. А я нежился в теплой постели, отложив пробежки до возвращения в Москву. Внюхивался в подушку или одеяло, хранившие восхитительный запах ее тела. Стоило мне захотеть кофе или котлет, я говорил:

— Хочу котлет…

Через минуту микроволновка веселым щебетом сообщала, что мои котлеты готовы к употреблению. Или кофе. Или сок.

По вечерам мы сидели в зимнем саду у огромного экрана и потягивали безалкогольные пиво или коктейли. Люба не терпела эстрады и кино, ее влекла природа — и только в естестве. Глубинные тайны, океанские просторы, скалистые кручи…

— Господи, — вздыхала жена. — Какие масштабы! Как много работы, и как коротка жизнь… Гладышев, сделай меня бессмертной…

В постели, после близости, зарывшись по уши в ее роскошный бюст, я восторгался:

— Остановись мгновенье! Ты прекрасно!

Однажды Люба бесцеремонно, за волосы вытащила мою голову из райских кущей и строго глянула в глаза:

— Гладышев, ты любишь свою дочь?

— Всей душою.

— Хочешь, я рожу тебе сына?

— Еще бы.

— Тогда переезжай ко мне и будешь с ним возиться.

— А ты?

— А я буду работать.

— Душа моя, я на службе у Президента.

— Возьмешь отпуск на пару лет.

— Отпуск возьмет бабушка Настя.

— И прилетит сюда?

— Нет, мы с сыном в Москву.

Кукиш под нос — был ее ответ.

Я обиделся, нырнул под одеяло, раскинул ей ноги, водрузил голову на живот, а под щеку — тугое бедро.

— Гладышев, ты где?

— Твоя нижняя половина гораздо мудрее верхней.

— Ну и живи там.

Потом мы с Любой проектировали и строили плавучий остров — новое изобретение Билли. Это полимерное сооружение несло на себе не только резиденцию администрации новой фирмы с флагом ООН, но и корпуса и лаборатории Центра изучения моря — настоящий плавучий город. Обычно, подгоняемый ветрами, он дрейфовал в произвольном направлении, но если требовалось, буксировался в заданную точку. Там настиг меня мамин Уолос.

— Алекс. Тебе звонил странный тип. Сказал, что у него срочное дело касательно твоего отца. Оставил номер.

Звоню. Голос незнакомый.

— Господин Гладышев? Имею информацию о вашем отце и его близких, хотел бы превратить ее в товар.

— Что за информация?

— Вы не спрашиваете, сколько стоит, — хорошее начало. Знаю вас как человека благородного и небедного — думаю, мы поладим.

— Что с моим отцом?

— Скончался, третий день сегодня.

— Как?!

— Угарный газ. Закрыл заслонку непотухшей печи.

— Какая печь в московской квартире?

— Вы давно общались с ним? Полгода? Полгода он живет за городом, сторожит одну усадьбу.

— Мой отец сторожит чью-то усадьбу? Вы в своем уме? Послушайте, я сейчас вылетаю в Москву, и если это дурацкий розыгрыш… я вас из-под земли достану.

— Лучше позвоните, когда захотите общаться. Мое предложение в силе. В московской квартире не ищите — продана за долги. Загляните в деревню Митино, тридцать второй километр Минского шоссе.

Кладбище, оградка, скамеечка. Вся мудрость Земли в этой скамеечке.

Мы сидим на ней за оградкой и смотрим на могилу отца.

Она рядом, но там нет ни оградки, ни скамеечки — только холмик и крест. Все. Все, что осталось от моего отца, Владимира Константиновича Гладышева, несостоявшегося дипломата, забытого патриота, неудачного мужа. Впрочем, нет. Осталось два сына, две женщины, которые любят или когда-то любили его. Разве этого мало? Мало, если только этим и завершить жизнь.

Мирабель — так зовут его новую жену. Теперь уже вдову. Она молода, красива. Сравниваю ее с мамой. В маме шарм, она живая: задорная, грустная, деловитая — разная. Мирабель — иконопись. Застывшее лицо, печальные глаза. Худые запястья, худые лодыжки. Коленки, наверное, костлявые. Или я нагнетаю? Голос. Вот голос у нее ни с чем не сравним. Голос у нее низкий, как будто сорванный, прямо-таки сиплый (хотя, наверное, чересчур это я загнул; скажем: посаженный голос). Люди с таким тембром — свидетельствует мой жизненный опыт — не способны на подлость, не умеют врать, не в силах даже подшутить. Все, на что их хватает, — сказать правду и начать за нее страдать…