Брайан Стэблфорд - Центр не удержать

Бессознательное состояние сменилось сном во сне, Я все еще плавал в серой воде, хотя сейчас она казалась спокойной и не такой холодной.

Моя броня не весила ничего, но все же тащила меня вниз. Я пытался подергать рукам и ногами, чтобы выбраться на поверхность, но действовал, как муха, попавшая в мед. Не было сил выдохнуть воду, попавшую в легкие, да последние и не стремились вбирать в себя воздух. Слабые руки обвил намокший плащ, и больше не было смысла притворяться, что ты плывешь. Я прекратил бороться за жизнь. Отдав себя на волю судьбы, медленно погружаясь в серые глубины, я почувствовал, как слабеют стянувшие меня путы, как плащ превращается в парашют и раздувается надо мной.

Вода совсем успокоилась, и ее поверхность над моей головой выглядела словно сделанной из хрусталя. Подо мной разверзалась темная бездна без единого проблеска света.

То ли вода к этому времени потеплела, то ли мое тело привыкло к ней, но я не шел ко дну, а падал, словно в пустоту. Или это было из-за того, что и вязкой она больше не была? Я вообразил, что плыву в черной пустоте беззвездном небе. И тишина была оглушительной — никогда раньше я не думал, что такое возможно.

Мне удалось открыть рот, но вода не входила и не выходила из него, грудь не поднималась, будто не было никакого дыхания. Пульс тоже не ощущался. Время словно остановилось.

Едва последние проблески света померкли, чувство непереносимого одиночества охватило меня в наступившей непроглядной черноте. Оно парализовало все мысли и затмило память. И в этот бесконечный миг я почувствовал, как душа моя отлетает, покидая меня окончательно и навсегда.

Я был уверен, что такое состояние означает смерть, что я утонул и что смерть пришла за мной на дно этого моря, и был благодарен ей за то, что она не привела с собой ужаса и боли последней минуты. Я молча ждал ее — совершенно спокойный.

Толи смерть пришла, затем наступила пора воскреснуть, то ли я рано приготовился к ней — не знаю. Но вскоре я ощутил проблеск сознания. Не знаю, как описать это состояние. Почему-то возникло ощущение, что не все умерло. Это было похоже на непоколебимую уверенность Декарта, провозгласившего свое: "Я мыслю, следовательно, я существую". Есть мысль — значит, существует и носитель мысли.

Тем более странно, что я сомневался — я ли этот мыслитель или то была мысль в мозгу какого-то загадочного бога или гиганта. Я не понимал, снится ли мне это, либо я сам — чей-то сон. Но шла какая-то работа — воссоздания, возрождения. Что-то обретало форму, и, хотя я был частью части этой формы, я не мог с уверенностью сказать, что творю ее сам. Если что-то во мне и действовало, то я не сознавал этого.

Не знаю, как описать то, что созидалось. Оно целиком принадлежало сущностям, населяющим компьютерное пространство, и, казалось, полностью зависело от взгляда того, кто на него смотрел. Если бы я захотел увидеть это, мне бы понадобилось определить, что хочу увидеть. Однако не было решимости сделать это, по крайней мере осознанной решимости. Они ничего не значили, эти образы, зарождающиеся в возникающем разуме, который с равной вероятностью был моим и не моим. Я попробую описать, что помню.

Вероятно, то была паутина, сотканная невидимым пауком, чтобы заполнить темноту — крест-накрест, крест-накрест, а затем — круги, круги, круги, или нет, витки спирали. Основа паутины была не круглой, она представляла собой вершины тетраэдра, так что ее ткань простиралась в трех измерениях, а середина была впалой, словно некая сила тянула ее под прямым углом к другим осям — в четвертое измерение.

Мне казалось, что я уловил звуки шагов танцующего ткача, бегающего вокруг своего творения, но дрожание паутины могло быть частью ее самой.

В паутине не было ничего, она словно дрожала от ветра. Наверное, она была соткана между ветвей огромного дерева. Оно выросло специально для этого. Очевидно, дерево я смог увидеть оттого, что немного посветлело, в то время как паутину я ощущал только кожей. Сияние ширилось, и дерево вырисовывалось все четче. Словно вокруг меня возникала новая Вселенная. Это дерево было всюду единое творение, суть бытия. Его ствол образовывали круги, сплетающиеся в странные узлы, его ветви, простирающиеся во все концы Вселенной, были покрыты листвой и цветами всевозможных оттенков. Цветы осыпали серебристую пыльцу и подставляли звездоподобные пестики, чтобы пребывать в вечном наслаждении.

И была мысль, и мыслью этой было: "Это сотворение волшебной Вселенной. Это все сущее и все грядущее".

А потом настало пробуждение.

Не то чтобы я проснулся сам. Я вообще ни в чем не уверен. Рука ощутила влажный песок и тепло солнца, голова кружилась, обретая сознание, а конечности ныли от боли.

Затем был переход в сидячее состояние, и это правда, хотя нет нужды продолжать рассказ столь иносказательно.

Итак, чтобы рассказ был проще, я сел.

Я был спасен. Чем-то, что выхватило меня из лап уничтожения и сохранило нет, переделало по своему подобию.

Я осмотрелся и обнаружил себя лежащим на песчаном пляже. Волны океана лизали мои ботинки, а сам он был голубым — в нем отражалось яркое безоблачное небо с золотым солнцем посерединке.

Медленно поднявшись на ноги, я осмотрел себя. На мне по-прежнему была красноватая броня, но плащ я потерял, хотя меч все еще висел в ножнах у пояса. Состояние слабости и нереальности происходящего, сопровождавшее мое первое воплощение в компьютерном мире, полностью рассеялось. Как ни странно, я чувствовал себя настоящим Майклом Руссо.

Я посмотрел на то, что простиралось за мной, желая узнать, на какой берег меня выбросило. За спиной находился лес, деревья росли так густо, что он казался непроходимым. Пространство между шишковатыми стволами было заполнено колючими ветками или острыми листьями растений без цветов, деревья имели чрезвычайно странный вид, отдаленно напоминая человека с поднятыми кверху руками, вросшего в землю по щиколотки. Ветки были яростно зеленеющими пальцами несчастных душ. Лица, словно вырезанные сверху на стволах, были мужскими и женскими, с закрытыми глазами. Цвет их разнился от слоновой кости до черного, некоторые из них были словно отполированными, некоторые — очень грубо вырезанными, без всякой отделки.

Я стоял на песке, и волны лизали мне пятки. В трех метрах от меня начиналась растительность. Тропинки в чаще не было видно, но я все равно подошел к лесу. Заостренные листья подлеска выглядели очень гибкими и отклонялись при моем приближении. Когда я подошел совсем близко, люди-деревья, казалось, пробудились от своего сна. Глаза открылись, а лица, вырезанные из дерева и лишенные подвижности черт, смотрели на меня с такой болью и отчаянием, что я содрогнулся. Только глазные яблоки поворачивались в глазницах. Рты из коры не могли, по-видимому, открываться, не могли скалить зубы или показывать языки, не могли складываться в улыбку. И все же было ясно — это души, обреченные на странные и страшные пытки, души, потревоженные при моем приближении. Листья деревьев шуршали, словно кто-то, сидящий в кроне, тряс ветки, и шум этот напоминал лепет младенцев. Казалось, что деревья силились что-то сказать мне.