Борис Акунин - Фантастика

Роберт ждал ее в спальне, под огромной златорамной копией матиссовского хоровода, перед широченной арабской кроватью (со вкусом у Мишки с Ленкой было так себе). Сейчас должно было произойти то, ради чего романтические юноши похищают прекрасных девиц. Эротического возбуждения он, однако, не испытывал, лишь непонятный страх.

Минут десять так простоял, всё больше волнуясь, прежде чем наконец заглянула Анна.

«Ты что здесь делаешь?»

Глаза ясные, совершенно невинные, безо всякой задней мысли (уж это-то Дарновский, властитель чужих дум, видел ясно).

Он поспешно шагнул к ней, обнял и опустил глаза, чтоб она не прочла в них страх. Стал целовать ее в шею.

Что же не так? Что мешает?

Инна?

Нет, о ней он сейчас не думал.

Может то, что он не получает подсказок, как в прежние донжуанские времена? Не удается сыграть в «горячо-холодно»? Но за годы моногамного брака с длинноресничной Инной он вроде бы привык обходиться без суфлера.

Нет, не то. Что-то другое мешало Роберту забыть обо всем на свете и умереть от счастья в объятиях прекраснейшей из женщин.

Она взяла его ладонями за виски, мягко подняла ему голову.

«Это можно, только когда иначе нельзя. А тебе это не нужно. Давай лучше пить чай. Тут есть чай?»

«Она права, – подумал, то есть всё равно что произнес он. – Не сейчас, потом. Когда будет правильный момент».

Чай у Лабазниковых нашелся, и приличный, «Три слона». У хозяйственной Ленки с запасами вообще оказалось всё в порядке, одних консервных банок, наверное, штук сто. Видимо, когда уезжала в Париж, предполагала, что за время отсутствия в Москве с продуктами настанет полный карачун. Был в шкафах и сгущенный кофе, и зеленый горошек, и концентрированное молоко, и тушеное мясо, и венгерские овощные салаты.

Любовное гнездышко со снабжением по первой категории, только вот с любовью перебои, мрачно думал Дарновский, распечатывая печенье и открывая банку джема.

Только это он с собой кокетничал. На самом деле, убравшись подальше от голозадых танцоров Матисса и арабского ложа сладострастья, он испытал неимоверное облегчение. Сразу стало легко, хорошо и… естественно – вот точное слово.

Ему было сейчас просто замечательно. Смотреть, как Анна дует на горячий чай, как намазывает печенье джемом. Или даже просто улыбается.

Он больше не прятал от нее глаз, но, оказывается, внутренний голос тоже может обходиться без слов. В душе играла негромкая музыка, напоминающая шелест листвы или плеск волн, и Роберт был уверен, что Анна всё это тоже слышит. Впервые он давал послушать свой саундтрек другому человеку, а это в тысячу раз интимней любого секса, даже самого расчудесного. Любовью он мог заниматься с любой женщиной. Делить свою тайную музыку – только с этой.

Всё это требовало осмысления.

Пока Анна мыла посуду, он курил у окна. Смотрел на вечерний проспект (блики электричества на мокром асфальте, красные огоньки машин) и впервые за этот сумасшедший день попытался мыслить рационально.

Опасное оказалось занятие.

Сразу накатили ужас и растерянность. Ситуация, в которую он загнал себя и эту девушку – единственную на свете – была совершенно безвыходной.

Жена! Как быть с Инной?

Нельзя же просто так взять и исчезнуть. Надо позвонить ей. И что сказать? «Больше к тебе не вернусь, полюбил другую?» Вот так, с бухты-барахты? Это жестоко, подло, ответственные люди так не поступают. Нужно объяснить… Нет, такое не объяснишь. Ладно, хотя бы проговорить всё, что должно быть сказано. Только глядя в глаза, а не на телефонный шнур. Надо ехать.

Но оставлять Анну одну нельзя. Она необыкновенная, она обладательница Дара. И всё же она как ребенок во взрослом мире. Когда Роберт клянчил, чтобы она уехала с ним, он ведь не признался, что женат.

Почти полночь. Инна наверняка с ума сходит. Обзвонила всех, кого могла. Тоже стоит на кухне у окна, нервно затягивается сигаретой, смотрит, не свернет ли во двор «девятка»…

Дарновский стиснул зубы, чтобы не застонать.

Что же делать?

На плечо ему легла тонкая рука, длинные пальцы пощекотали шею.

«Поезжай домой. Я устала, хочу спать. А ты приедешь завтра».

Он живо обернулся. Она услышала! Поняла!

«Нет, я приеду сегодня. Поговорю… с ней и вернусь».

«Завтра. А теперь иди. Со мной ничего не случится».

И Роберт сразу успокоился, как Иван-царевич, которому Василиса Прекрасная пообещала, что утро будет вечера мудренее.

Домой ехал с твердым намерением объясниться с женой. Даже в дверь звонил резко, бесповоротно.

Но когда Инна открыла, его ждал шок.

– Где ты был? – всхлипнула она, глядя ему в грудь. Ударила мягким кулачком в грудь, ткнулась лбом. – Я папе… Он в милицию… Все аварии с вишневыми «девятками»… Почему ты не позвонил?

Нет, шок был не в том, что жена плакала (хотя это случалось очень редко). Роберта потрясло другое.

Он всегда считал Инну сногсшибательной красавицей, и все вокруг подтверждали это мнение. Однако дверь ему открыла какая-то толстомордая, тупоносая, жирногубая баба с уродливо длинными, мохнатыми, как гусеницы, ресницами. Когда эта уродина прижалась к нему и вцепилась своими хищными, красными когтями, он содрогнулся от отвращения.

И не сказал того, что собирался. Потому что стало безумно ее жалко. Царевна, превратившаяся в лягушку, – персонаж душераздирающе трагический.

Что-то наврал про прилипчивых бундесов и затянувшийся ужин в ресторане, и она поверила – так быстро, так охотно, что у Дарновского сжалось сердце.

Потом они до половины второго, как и в предыдущие дни, сидели перед телевизором, смотрели фильм из американской ретроспективы, одной из первых голливудских ласточек, залетевших на советский голубой экран.

Здесь Роберта ждало еще одно открытие. Актриса с мировым именем, красотой которой он восхищался еще вчера, тоже чудовищно посквернела. Нос неприятно тупой, нижняя челюсть тяжелая, рот похож на редиску, а бюст по-коровьи объемист. Зато другая, игравшая дурнушку, оказалась ничего себе: подбородок у нее был хороший, сужающийся книзу, и правильные тонкие губы.

Стоп, сказал себе Роберт. Это не Инна с Деми Мур резко подурнели, это у меня изменились критерии красоты… Обладательница идеального лица (треугольного, широкоротого, с острым вздернутым носиком) сейчас спит в чужой квартире на Кутузовском проспекте.

– Чушь какая, – сказал Роберт, поднимаясь. – Ты ведь тоже не смотришь. Пойдем спать, а? Мне рано вставать. Запарка на работе, придется торчать допоздна, даже библиотечные дни квакнулись.