Оттенки серого - Джаспер Ффорде
Мы остановились у городского цветогидранта – сравнительно нового на вид. У нас в Нефрите гидрант походил на елку, от ветвей которой отходили трубы в разные части города. От этого ничего не отходило – на нем стояли только четырехдюймовые трубы с резьбовыми крышками. Колеса задвижки были сняты, чтобы предотвратить всякое хулиганство. Централизованное цветоснабжение появилось в Ржавом Холме лишь незадолго до эпидемии. Наверное, для этого горожане много лет работали и собирали цветной мусор – но, как оказалось, напрасно.
– Будь осторожен. Встречаемся на этом месте через двадцать минут.
Я кивнул, и мы разошлись. Отец направился к колориуму, я – к главной площади. Она располагалась всего ярдах в ста от гидранта и тоже была пустынна. Навесы над окнами магазинов обтрепались и выцвели. В аркадах и даже у подножия статуи Нашего Манселла – в две натуральные величины – лежали кости. На площади не было цветного сада, но зато стоял фонтан, теперь забитый сорняками. С наружной стены ратуши еще не исчезли остатки краски. Двери ее были открыты, так что я неслышно поднялся по каменным ступеням и заглянул внутрь. Пожалуй, зал размерами даже превосходил восточнокарминский, но в нем царил полумрак. Механизмы гелиостатов давно остановились, но одно из этих приспособлений каким-то образом сохранило более-менее правильную ориентировку; наклонный столб света выхватывал картину такой разрухи, что глаза мои увлажнились. На деревянном паркете я различил, кроме пыли, веточки, птичий помет, занесенный снаружи мусор, обрывки одежды, наручные часы, банданы, обувь, украшения, ложку странной формы, монеты, пару пряжек, но прежде всего – кости. Тысячи костей, все – человеческие, всех видов и размеров. Большинство из них раскидали в разные стороны животные, но осталось несколько более-менее целых скелетов. Жертвы плесени. От них исходил застаревший запах тления.
И никаких признаков паники – видимо, жители Ржавого Холма смирились со своей участью и, зная, что обречены, искали утешения в центре своего мирка. Между костей виднелись натянутые на рамку холсты, наспех окрашенные в зеленый и розданные горожанам, чтобы облегчить их страдания.
Я вздрогнул и повернулся лицом к выходу из ратуши, чтобы выполнить свою задачу и покинуть город. Он начал угнетать меня, хоть я и знал из манселловского «Конца», что смерть – необходимое звено в цикле обновления, что жизнь – не дистанция длиной в двести лет с ленточкой в конце, до которой ты должен добежать прежде других, а бесконечная эстафета со всего лишь одной командой.
Но, повернувшись, я одновременно поглядел наверх. На оштукатуренном своде была фреска, изображавшая Явление Манселла и основание Коллектива. Многого в ней я не понимал, но кое-какие сцены узнал сразу же: раздача сокровищ, изгнание ученых, выключение сетей. Таких подробных композиций я еще не видел – у нас в Нефрите фрески были попроще, но зато подновлялись несколько раз. Эта же была не закончена. Примерно треть ее осталась нераскрашенной – лишь контурные изображения с номерами, обозначавшими цвета. Город приступил к созданию стенной росписи, но закончить не успел. Присутствовало большинство синих цветов середины спектра, как некоторые красные и почти все зеленые. Красивее всего были отвороты плаща Манселла: около сорока богатых оттенков общевидного фиолетового породили у меня возвышенное предчувствие некоего чуда, которое вот-вот случится. Я знал, что дело тут лишь во влиянии цветовых комбинаций, но никакой цвет прежде не вызывал у меня такого ощущения.
Мой учитель Грег Пунцетти объяснял, что в начале существования Коллектива прилагались большие усилия к прямому – помимо сознания – внушению эмоций. Можно породить одно невероятное ощущение: продукт деятельности мозга, которое объединит сразу несколько впечатлений – например, от прочтения великого романа, прослушивания сложной симфонии и созерцания тихого садика. В итоге мы получили Зеленую комнату и хроматикологию, но дальнейшие исследования, как объявила НСЦ, были прекращены ради более насущных проблем – бесперебойного снабжения цветом и всеобщей колоризации.
Сейчас, посмотрев наверх, я понял, как могла бы воздействовать живопись. Явление Манселла, несомненно, стало драматическим событием, в ходе которого были совершены великие деяния и проявлено великое самопожертвование. Никто не ведал всех подробностей, но какая разница? Созерцание этой фрески порождало нужные эмоции даже без знания всей истории целиком. Я переживал чувства радости, потери, поражения и конечного торжества.
Но вот глаз мой уловил в зале какое-то движение. Я подскочил от неожиданности. Между столами с остатками последней трапезы стояла женщина, еле заметная – почти иллюзорная, почти сведенная к зрительному впечатлению: светлое пятно в темном зале. Я закрыл глаза и открыл – она не исчезла. По идее, я должен был бы ужаснуться при виде призрака, но этого не произошло. Вот загадка! Я снова закрыл глаза и обнаружил нечто странное: она не пропадала, если крепко зажмуриться, но даже становилась более зримой. Женщина была не в помещении, а в моей голове.
Я снова открыл глаза, желая узнать хоть что-то насчет нее: призрачный силуэт уверенно двигался среди костей. Женщина неотрывно глядела на меня. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, и внезапно пропала. Я опять был один. Я поспешно покинул зал, озадаченный, но не обеспокоенный: непознанного в мире имелось куда больше, чем познанного, и оно озадачивало слишком часто.
Я вернулся на площадь с твердым намерением сделать намеченное и убраться из города. Повернув налево от площади, потом направо, я быстро отыскал нужный мне дом: большое современное здание с дубовым каркасом. Дверь была заперта, и мне пришлось залезть через разбитое окно. Добравшись до кухни, я нашел ручку управления гелиостатом и повернул ее пятнадцать – двадцать раз, потом набрал время, число и год, чтобы установить зеркало вручную. С крыши донеслось жужжание, и в дом хлынул поток света. Я понял, что оказался в жилище богатого торговца. Собирание предметов искусства не зависело от цвета хранителя: Караваджо или Уильямс могли оказаться в доме серого с таким же успехом, как и пурпурного. На всякий случай я отпер входную дверь, чтобы легко его покинуть – вдруг здесь, например, гнездится лебедь? –
