Сергей Снегов - Люди как боги - 1 (редакция 1966 года)
Второй вывод дополняет первый. Зловреды тоже знают превращение пространства в вещество, но совсем не пользуются обратной реакцией — превращения вещества в пространство. Очевидно, они ее не открыли. Это по-своему понятно, ибо появление новых объемов пространства приводит к ослаблению полей тяготения, а зловреды стремятся к их усилению.
— Образование пространства есть верная защита от них, — сказала Ольга. — Но у нас не так уж велики запасы способного к аннигиляции вещества: многократных космических сражений мы не выдержим. Теперь о природе их невидимости. Разгадка, по-моему, и здесь в их умении создавать особые поля большой интенсивности — условно назовем их микрогравитационными. Я видела труп невидимки. Конструкция тела блестяще приспособлена к функции невидимого бойца. Сердце-гравитатор создает вокруг тела конус искривленного пространства. Луч света, падая на конус, не пронзает его и не отражается, но загибается вокруг, выходя затем точно на продолжение своего первоначального пути. Все, что находится внутри конуса — и зловред, и его добыча, — естественно, невидимы для глаза и недоступны для обычных локаторов. Я спросил ее:
— Не кажется ли тебе, Ольга, что средства связи у зловредов совершеннее наших? По-моему, они нашли какого-то мгновенно распространяющегося агента и при его помощи отлично сообщаются друг с другом на сверхсветовых скоростях.
— Да, такая возможность имеется, — признала Ольга. — Отсюда надо сделать еще один вывод: в сверхсветовой области со зловредами лучше не связываться, если их много. Вряд ли флотилии их движутся вслепую, как мы, к сожалению. Во всех этих обстоятельствах есть одно, благоприятствующее нам: так как гравитационные волны распространяются со скоростью света, то атаковать зловреды могут лишь в оптическом пространстве, чтоб не обогнать собственные свои удары. Иначе говоря, перед атакой мы их обязательно увидим.
Я заговорил с Ромеро. Мне показалось, что картины на стереоэкране произвели на него впечатление. Он хмурился, гневно сжимал набалдашник трости.
— Теперь вы видите, Павел, что мы не можем стоять в стороне? Преступления зловредов вопиют об отмщении...
Он высокомерно взглянул на меня:
— Мое ухо не слышит воплей — они слишком далеки от нашей Солнечной системы. И кто вопит? За кого вы встаете горой? К прежним паукам и змеям вы добавляете кузнечиков — ради них готовы пожертвовать существованием человечества! Неужели вы не соображаете, с каким могущественным противником сознательно нас сталкиваете? Андре уже погиб неизвестно почему и для чего, — вам этого мало?
— Андре похищен, — сказал я. У меня сильно забилось сердце. Я боялся, что голос мой задрожит. — Я уверен, Андре жив.
Ромеро продолжал с желчью:
— Наши великие предки, создавшие коммунизм на Земле, сражались и победили ради счастья людей, ради того, чтоб создать нам, своим потомкам, справедливое, обеспеченное бытие. Почему мы должны изменять их завету, оставляя заботу о людях, чтоб совать нос в чужие дела? Я понимаю, стоило бы потрудиться, если бы мы могли навсегда истребить все зло и несправедливость во Вселенной. Но это же невозможно! Мы не облетали и тысячной доли одной нашей маленькой Галактики — поручитесь ли вы, что в неисследованных звездных районах нет своего горя? Почему вы берете на себя роль всеобщего наставника и исправителя? Мы не боги, в самом деле, чтобы страдать всеми страданиями мира, печалиться всеми его печалями!..
Я слушал Ромеро и думал, как и он, о наших великих предках. Да, правильно, они боролись, нередко погибали, чтоб создать на Земле справедливый общественный строй — для нас, для тех, кто придет после, не для себя. Сколько их, безвестных людей, отдавших жизни свои за счастье потомков? Разве они оправдали бы нас, наслаждающихся счастьем, созданным для нас трудом и муками многих поколений, и свысока отворачивающихся от страданий и несовершенства жизни подобных нам существ? Да, конечно, всю несправедливость во Вселенной мне не вычерпать, я просто не знаю пока всей Вселенной. Но как пройти спокойно мимо подлостей? Я способен прекратить мх, неужели же я не воспользуюсь своей силой? Что это за рассуждение — вопли угнетенных и истребляемых доносятся издалека, я не хочу к ним прислушиваться! Не есть ли оно само одной из форм подлости? Примирились бы с таким эгоизмом наши предки-революционеры, обрекавшие себя на муки, чтоб нам было легко? Почему мы должны быть хуже их? Я хочу быть лучше, а не хуже предков, они жили и боролись и ради того, чтоб я был лучше их, а не хуже! Человечество всегда вели вперед великие, а не низменные идеи! Время подвигов не прошло, нет, подвиги и ныне так же свойственны человеку, как и пятьсот лет назад. И еще одно: разве можно измерять социальную справедливость в километрах? Если над кем-то измываются рядом со мной, это возмутительно я должен вмешаться. А если издевательства в ста километрах от меня? В тысяче? В миллионе? В триллионе? Силовые поля ослабляются на отдалении — таков закон физических явлений, но подлость, отдаляясь, не становится меньше, она не знает обратной пропорциональности к расстоянию. Близко или далеко угнетают беззащитных существ — мое сердце одинаково обливается кровью!
Ромеро с вызовом ждал моего ответа. Я молчал. Спорить с ним было бессмысленно. Тогда он сказал:
— Кстати, о несчастном нашем друге Андре. Вы всё повторяете, что он не погиб, а исчез. Думаю, никто не усомнится, что я с охотой отдал бы собственную жизнь ради его спасения. Но если уж с полной откровенностью, то лучше и для нас, и для всего человечества, и даже для опекаемых вами полуразумных звездных животных, если Андре погиб в борьбе с невидимкой.
— Вы отдаете себе отчет в своих словах, Павел?
— Полностью отдаю. Андре слишком много знает о достижениях человечества. Зато он не знает, что такое пытки — физические и нравственные. Если зловреды владеют хотя бы той техникой допроса, которую применяли в темницах древних властителей Земли... Вы меня понимаете?
И на это я не ответил. Я уже думал о судьбе, ожидавшей Андре, если он жив. Милый и гениальный, взбалмошный и добрый, он меньше любого из нас был способен вынести насилие и муку. «Эли! Эли!» — кричал он, исчезая. Почему он? Почему не я? Если бы мне предложили поменяться с ним судьбою, с каким облегчением и радостью я бы согласился!
По звездолету разнесся сигнал боевой тревоги, зазвучал властный голос Леонида:
— Все по местам! В оптике корабли противника.
К бою!
14
— К бою! — гремело на корабле. — К бою!
По боевому расписанию, мое место около больших дешифраторов МУМ. Я кинулся из клуба, где мы совещались, в обсервационный зал: отсюда с дешифраторами отличная связь. Рядом со мною, кто отставая, кто обгоняя, бежали к своим предписанным местам другие. Шум продолжался еще минуты две, а потом глубокая тишина оковала звездолет, наполненная великим напряжением тишина!
Мы были к бою готовы.
К бою! Почти пятьсот лет человечество не знало истинного значения этого призыва. Он еще существовал в языке — как диковинное слово из словаря, как звук, как предание, как тема для ученого разговора о прошлом, за ним не стояло единственно важного — действий. Люди моего поколения, пятнадцатого поколения мира на Земле, утратили воинственность. Мы рождались мирными и должны были умереть в вечном мире, — так нам самим казалось. О нет, мы не были изнеженными, духовная расслабленность не источила наши души, — мы просто давно не знали, что такое война. Сила уже не была аргументом на Земле. И мы искренне думали о себе, что из нас вытравлен даже боевой инстинкт.
Но вот жестокие обстоятельства навязали нам бой, и в каждом из нас мгновенно проснулся воин. Собранные и грозные, мы на своих заранее указанных местах молча ожидали нападения. Враг безрассудно ринулся на нас, он должен быть сурово покаран, — так чувствовал каждый из нас. МУМ непрерывно суммировала наши ощущения и мысли, непрерывно докладывала их командиру корабля: нас наполняли одинаковые чувства, мы думали одинаковыми мыслями. Нас было почти сто — женщины и мужчины, старые и молодые, сдержанные и порывистые, серьезные и веселые, — в тот миг, перед первым после четырех с половиной столетий мира человеческим сражением, мы внезапно стали одним огромным человеком — одной несгибаемой волей, одним мощным разумом. Исполинская тишина, полная страсти и напряжения, оковывала звездолет.
Мы были полностью готовы к бою!
И тут мы увидели крейсеры противника.
Вытормозившись из сверхсветовой области в обычную, они выпрыгнули как бы из небытия в мир нормальных тел и масштабов. Что бы Ольга ни говорила об опасности близких гравитационных ударов, главная опасность таится в неожиданности появления врагов.
В данном случае они просчитались. Если бы они скрытно подлетели достаточно близко, нам пришлось бы труднее. Но они обрисовались в десятке миллионов километров. Просчет их тем страннее, что, летя в невидимости для нас, сами они отлично нас видели, как и мы видим те космические тела, к которым идем на сверхсветовых скоростях. Лишь убежденность в собственном могуществе, до сих пор не встречавшем достойного противодействия в их глухом уголке Вселенной, могла привести к такому промаху.
