Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга первая

Когда-то казалось, этот мир, сверкающий, сияющий, существующий, словно б презрев большинство законов мирозданья не потерпит ни от кого из людей неискренности и лжи. Что расколется на куски и упадет небо на землю осколками, если только ложь прошелестит по камню мощеных дорожек.

Искренность — пронзительная нота, а красота Софро — как меч, разрубающий душу напополам. Не забыть. Ничего…

Ни костра на берегу, ни аволы в руках Вероэса, ни самого себя — юного, глупого, одинокого, познающего мир, ищущего — свое место под небесами.

И душа, как губка впитывала, вбирала лучшее. Он преклонялся перед миром, не зная, что такое — огонь страстей. Не ведал ненависти, только грусть. Не умел лицемерить. И каждый отсвет чувства на лице — как дар свыше. К нему тянулись, как к огню в ночи. А голос, юный, то высокий, то низковатый, играющий, словно бриллиант, зачаровывал людей, заставляя грезить наяву.

Ну и где та греза?

Озорство?

Куда ушло ощущение причастности всех тайн бытия?

Минуло….

А вместе с ним может минуть, канув в былое, весь мир, известный ему. Вся сияющая вселенная. Ирдал, Лагали, Рэна…. И Софро. Империя камня на камне не оставит от их лучезарности. Дай только добраться.

Дай только рукам Императора достать — раздавит, как сочный плод, выдавит соки и выкинет прочь.

Сошлись брови на переносице, изгнав из взгляда усталость. Там, на самом дне, у провалов черных зрачков, не пойманная, неразгаданная, спрятанная с особой тщательностью, не ненависть — мятежность. И улыбаются губы, рисуя уже привычный эрмийский оскал, отражая надменность, презрение, пресыщенность и скуку.

— Ты зол, рэанин… — шелестит голос Хозяина Эрмэ, — отчего…?

Прямой взгляд глаза в глаза. Пожатие плечами.

— Отдай их мне.

— Стратегов?

— Их.

— Зачем?

Логичный вопрос. Понятный. И, правда, "зачем"…. Вспоминается то, что хотелось забыть, изгнать из памяти…. Ах как глупо, по-детски, как непосредственно и мило, было надеяться…. На чудо.

Но в юности на чудо надеешься всегда. А кроме чуда надеешься на собственные силы. И веруешь, что можешь летать.

О чем мечтать? Перехитрить Судьбу? Не легче ли склонится? И шепчут сухие губы злые слова…. Отчасти искренние, отчасти лживые.

Странное состояние — искренность наполовину. Но кто виноват, что так двояки чувства. Что там, в груди и ненависть и злость. И любовь и вера и дружба. Только вот о второй половине Хозяину Эрмэ знать ни к чему. Не нужно…

— Я научу их плакать, Хозяин. Научу молить Судьбу о пощаде…

Негромкий смех. И удивление в ярких, разноцветных очах. Блестит нежная лазоревая синь, горит чернота. И звучит странное, невероятное, загадочное, стелящееся ласковым шелком:

— Право, это даже забавно….

18

— Забавно…

В полумраке кельи на пурпуре покрывала — смуглое тело. Темные волосы вздыбились короткими прядками. Бесстрастное лицо и неровное дыхание. Кто сказал, что Стратеги не умеют страдать? Кто сказал, что нет у них ни сердца, ни души. Ложь!

Жгучая, искренняя, светлая, как первый колючий снег. Юная. Нет, не женщина — девчонка! И смотрит широко раскрытыми глазами на эту его добычу воин. А в глазах напополам страх с изумлением. Было б чего бояться!

Плеснув в прозрачное стекло бокала толику вина, усмехнувшись, он подошел к девушке. Присел на край постели. Пил, старательно игнорируя ее ненавидящий взгляд.

Равнодушный. Пресыщено — безразличный. Все равно что мертвый.

Допив, бросил фиал на пол, зная, что рабы уберут осколки.

— Ну что ж. Давай знакомиться, — молвил с наигранной веселостью.

Она не ответила. Только дрогнули ресницы, да зрачки из больших превратились в огромные. Чернота. Провал. И как достучаться до того, что там, за этой чернотой?

— Не хочешь? — и вновь усмешка раздвинула губы, а рука потянулась к ее шее.

Так просто, так сложно…. Невероятно сложно. Заставить себя перейти эту грань, практически незаметную.

Пальцы ласкали нежную кожу, порхали по шее, гладили высокие скулы, упрямый, дерзкий подбородок. А на губах отражалась лишь высокомерная надменная насмешка.

— Я - Дагги. Да-Деган Раттера. Будь умничкой, девочка, назови себя. Не молчи, не надо…. Надо говорить, когда тебя просят.

Брови, как взмах сильных крыльев вольной птицы. Тонкий в основании нос с трепетными ноздрями. Глаза… не разобрать оттенка из-за этих, до предела расширенных зрачков. Да и не в этой тьме.

Вместо одежды — веревки, крепко перевившие запястья и лодыжки, врезавшиеся в плоть. И вся ее защита — безразличие. Бестрепетность. Бесстрастность.

Только ложь, что Стратеги не ведают страха. Не надеются. Не плачут.

И пусть не дрогнет ни один мускул, там под смуглой кожей, под каркасом крепких мышц, по проводам нейронов нервными импульсами, током предельного напряжения — и отвращение, и ненависть, и страх. И вера и надежда!

Там…. Лишь чуть движется от дыхания небольшая крепенькая грудь — соблазнительные холмики с темными сосками. Приникнуть бы губами, лаская и дразня, чтоб в соблазне растаяли отчуждение и ненависть, что б трепетала, ты, девочка от предвкушения наслаждения, а не от неприятия и отвращения.

Даровать и брать. Сгорая дотла, в хмельном угаре плотской любви. Возноситься к небесам, падая в теплое, жаждущее лоно!

Не дано!

Поперек горла — чужое, властное, как несмываемая печать. Метка хозяина, знак раба. Никого никогда не любить, как любил когда-то. Сгорать от страсти, не смея решится на большее. Не смея даже прикоснуться губ губами.

Потому как….

Где жил поэт — руины. Где рождались стихи — ненависть, что песен не рождает. Оборотень, настоящий оборотень! Все что было свято — разбито в кровь. Не подарит наслаждения нежность. Лишь чужая боль может дать краткий миг разрядки. Чужая, навязанная суть. Злая Шутка Судьбы. Наглая насмешка!

И вспоминается сладкий, сочащий карамель голос Локиты…. Ядовитые слова, колющие кинжалами…. Смех Императора.

То, что было радостью, стало проклятьем. Никогда, никого не любить. Никого. Никогда.

Слова, как гранитные глыбы могильных плит.

И лучше отказаться, смириться, забыть… Насилие не любовь. И лучше мучиться, чем мучить…. Это его боль, его проклятие. Это его судьба. Метка Хозяина, нить кода, прошившая все его существо, извратившая душу.

И шепчут, повторяют невольно губы.

— Убью!!!

Остаться человеком… Возможно ли?

Там, в Лиге казалось — все же возможно. Здесь, на Эрмэ?

Но почему ж так горько? Плачет душа, скулит побитой собакой!

Все, что дано — отвернуться, что б не видеть, не смотреть на соблазнительную поджарую фигурку Дианы-охотницы, не замечать длинных стройных ног с темным треугольничком у истока, ни гибкой талии, ни крепкой груди.