Михаил Савеличев - Иероглиф

Он сделал последние шаги и оказался на берегу этого слишком сладкого цветочного моря. Он даже схватился от непривычки за шершавый ствол дерева, в первые секунды совсем оглушенный агрессивным запахом, делающим окружающий воздух вязким, как сироп, так что и ветер, яростно гуляющий по границе поля, не мог сдуть, перемешать, освежить его, или хотя бы немножко охладить эту почему-то жаркую южную атмосферу.

Наконец, легкие Максима немного привыкли к непривычному воздуху, а от сладкого запаха с уже явной примесью гниения не так тянуло блевать, что особенно неприятно на пустой желудок, выплескивающий в гортань жгучую кислоту и желчь, и он, отпустив спасительную сосну, более внимательно оглядел расстилавшееся перед ним синее цветочное поле, ограниченное лишь полосой леса, из которого Максим вышел, и простирающееся на все оставшиеся три стороны далеко-далеко за горизонт. Поле было практически пустым — никаких крестьян, мужиков в ватниках, тракторов, культиваторов, поливочных систем и чего — там еще, необходимого для выращивания доброго цветочного урожая, за исключением одинокого коня бледной окраски, мирно пасущегося недалеко от Максима.

Животное на человека не обратило никакого внимания или сделало вид, что не обратило, большими зубами выдирая из цветочного плотного ковра отдельные трепыхающиеся растения и пожирая их с громким чавканьем и пусканием обильной слюны. Максим присел на корточки и стал внимательно изучать эти так называемые цветы, не забывая исподтишка следить за подозрительным конем, так как ему показалось, что и конь посматривает на него большим выпученным глазом. Таких цветов Максим еще никогда не видел, но это ничего не значило — он не был силен в ботанике, — длинный зеленый пушистый стебель с большими мясистым листьями венчала ярко-синяя светящаяся шапка, собранная из больших и маленьких, тонких и толстых, идеально круглых трубочек, которые, собственно говоря, и представляли собой соцветие.

Стебель растения не был жестким, он легко и самопроизвольно изгибался, и создавалось неприятное ощущение, что все цветы постоянно ощупывают друг друга, словно проверяя — на месте ли сосед и не выдрал ли его какой-нибудь проходимец для своей женщины. Над цветочными шапками дрожал воздух, и, подержав там ладонь, Максим ощутил, как из трубочек течет очень горячий поток, сумма которых от миллионов таких же соцветий на всем этом поле и создавала атмосферу жарких джунглей.

Почувствовав близость его ладони, трубочки беспокойно зашевелились, как щупальца хищных актиний, заметно укоротились, видимо, втянувшись в чашелистик, и стали на глазах менять цвет, переходя от синего к угрожающе-красному. Воздух над ними стал еще более накаляться, и Максим отдернул руку, опасаясь, что мгновенно высохшая замша перчатки воспламенится и сожжет ему ладонь. Соседние цветки, почувствовав беспокойство одного из своих, также приняли оборонительную позицию, то есть зашевелились, втянулись, покраснели, и Максим увидел, как по синеве стало расползаться багровое пятно возбужденных растений. От горячего, словно пустынного, воздуха пересохли губы, кожа лица стянулась от жара, лишенного всякой влажности, как это можно было ожидать от живых растений, словно ей стал слишком велик тот череп, на который она была изначально надета. Максим поднялся на ноги, отступил на шаг, под удары холодного ветра с примесью мелкого дождя, и размазал по горячему лицу осевшую на нем влагу. Стало гораздо легче.

Конь, про которого он забыл на мгновение, теперь уже внимательно смотрел на него и скалил зубы в лошадиной усмешке. Тем временем пятно перестало расти, на нем появились проплешины синевы, и через какую-то минуту все было так, как Максим в первый раз и увидел — синее, шевелящееся под несуществующим ветром цветочное поле. Цветы эти рвать было нельзя ни под каким видом, понял Максим, но другого выхода не было — день заканчивался, через полтора-два часа станет совсем темно, и ехать еще куда-то, кроме как в город, уже невозможно. Остается рвать то, что есть, и надеяться, что дареному… м-м-м… да-да, именно коню, и не надо на меня так коситься кровавыми глазами, в зубы не смотрят.

Максим смело шагнул в тепло и приторность пополам с гнилью цветочных зарослей и побрел в глубь поля, где, по его разумению, должны были расти наиболее красивые и крупные экземпляры, стараясь не запутаться ногами в гибких стеблях и не рухнуть всей своей бронированной массой в эту дикорастущую мартеновскую печь, в которой сразу же расплавятся его оружие и бронежилет, а также сдетонируют патроны, гранаты и прочие навешанные на нем боеприпасы. Цветы, однако, на сей раз вполне равнодушно отреагировали на его вторжение, то ли не подозревая о его варварских намерениях, то ли готовя ему еще одну коварную ловушку. Пройдя метров десять, Максим решил дальше не углубляться во вражеские позиции и нанести максимальный урон живой силе противника именно здесь, недалеко от спасительной линии соснового бора, выглядевшего теперь особенно уютно после всех цветочных сюрпризов.

Посмотрев назад на оставленную им широкую дорожку из полегших раздавленных цветов, Максим с удовлетворением отметил, что выносливые растения, полежав и набравшись сил, как ни в чем не бывало поднимаются, вытягиваются и даже не краснеют от такого бесцеремонного обращения. Тропка исчезла, и Максим снова стоял среди бескрайнего на три стороны синего моря, по лицу его стекал пот, тело также зверски взопрело и чесалось, а нос немного привык к тому сиропу с тухлятиной, который обильно вливался в его ноздри.

Сейчас приседать на корточки он не стал, а просто потянул первый попавшийся цветок за стебель, схватившись двумя руками чуть пониже чашецветика. Стебель, к его удивлению, не порвался, оказавшись таким крепким и тягучим, словно сделанный из каучука, и когда Максим совсем уж было решил бросить это безнадежное дело и прибегнуть к помощи струнного ножа, он с чмокающим звуком вылез из земли вместе с корнем. Корень был такого же цвета, что и макушка, да и своим внешним видом очень напоминал соцветие — такая же связка трубочек, только более узких и длинных, надо полагать, для того, чтобы лучше высасывать из земли все соки, не давая никому другому здесь укорениться. Максим вдруг понял, что не видел здесь еще ни одного, даже самого завалящего сорняка.

В разрыхленной ямке, оставшейся от выдернутого растения, виднелось то же синее переплетение, здорово напоминающее клубок червей, которое прямо на глазах Максима буквально выстрелило новый извивающийся стебель с толстенькой чашечкой на конце. Достигнув нужной величины, стебель выбросил листочки, сначала тоненькие, маленькие и влажные, но моментально увеличившиеся в размерах, потолстевшие, огрубевшие, а затем воздух потряс взрыв от раскрывшегося бутона — даже с высоты своего роста Максим почувствовал волну жара и удар воздухом. К счастью, вспышки, а, следовательно, и радиации не было, по крайней мере, он ничего не ощутил, а в воздухе не запахло жестким гамма-излучением.