Вильям Александров - Планета МИФ

Уже тогда, когда он сказал про темное пятно, страшное подозрение шевельнулось во мне. Когда же мы прошли с ним в астробашню и он показал мне все воочию, я уже почти не сомневался: мы шли прямо па Могучую и находились под ее влиянием!

Теперь мне стало понятно все: и потеря связи, и увеличение скорости — все объяснялось.

Скажу честно, никогда — ни до, ни после — я не испытывал такого страха, какой испытал в то мгновение: корабль, люди, все, за что я отвечал, как начальник экспедиции, все находилось сейчас в смертельной опасности, и я еще не знал, как далеко все зашло, сумеем ли мы исправить положение.

Любопытство учёного, сознание того, что, может быть, наконец мы проникнем в эту многолетнюю тайну, — все отступило, затмилось чувством опасности, Внушенным с юности строжайшим запретом, чувством ответственности за судьбу людей и корабля.

Тем не менее я постарался сделать вид, что все это чепуха какая-то, стал убеждать старика, что он, видимо, ошибся в расчетах, так как скорость оказалась несколько выше намеченной. Наш астроном был очень опытный учёный, звездную карту он знал лучше, чем свой собственный дом, мне было неприятно убеждать его в ошибке, но иного выхода не было — экипаж пока не должен был знать ничего.

Я уговорил Горта, чтобы он спустился отдохнуть, сапер башню и кинулся в рубку.

По расписанию должен был дежурить Бандровский, но его не было. Находившийся в рубке бортинженер сказал мне, что Юлий вот уже второй день не выходит из каюты, сообщил, что болен.

Я отослал бортинженера, сказал, что хочу сам провести кое-какие расчеты, и остался один.

Прежде всего надо было попытаться изменить курс корабля. По расчетам Горта, Солнце должно было находиться справа градусов на двадцать по курсу. Сейчас оно слеза градусов на тридцать. Значит, поворот влево на пятьдесят градусов! Вы представляете себе, Виктор, что это значит для космического корабля, идущего с субсветовой скоростью! Какая нужна огромная дуга, чтобы корабль изменил курс более чем на половину прямого угла!

Тем не менее, надо попытаться. Я включил левый боковой реактивный двигатель, и когда приборы показали, что корабль поворачивается вокруг своей оси, стал следить за стрелкой. Двадцать градусов, тридцать, сорок, сорок пять… Я включил правый двигатель, остановил вращение корабля. Пятьдесят градусов! Нос корабля повернут на пятьдесят градусов влево по отношению к оси движения. Теперь — задний, главный реактивный двигатель.

Я включаю его. Сначала на небольшую мощность. Легкая вибрация говорит о том, что он начал действовать, прибавляю мощность. Еще! Еще! Вот уже он работает на полную мощность, добавляю оба боковых… Представляю себе, какое море пламени бушует сзади… Гляжу на приборы. Должен быть хоть какой-то сдвиг по отношению к прежнему курсу — пусть на четверть градуса, на десятую долю… Ничего! Ни на йоту! С повернутым носом, боком, правым бортом вперед, мы продолжаем лететь по прежнему курсу прямо в пасть Могучей. Она держит нас в своих лапах, она схватила нас в свой капкан, и нет такой силы, которая заставит ее нас выпустить!.

В холодном поту я стискиваю зубы и включаю аварийный двигатель. На полную мощность! Корабль сотрясается от напряжения, кажется, что он развалится сейчас на части, две силы раздирают его в разных направлениях — Могучая тянет его к себе, а все четыре двигателя пытаются сдвинуть вбок…

И в это время я услышал чей-то хриплый голос, кто-то звал меня по имени. Я оглянулся и увидел на боковом экране заросшее лицо с лихорадочно блестевшими глазами. Это был он, Бандровский.

— Напрасно, Аллан! Напрасно! Вы только даром выбрасываете горючее!

Несколько секунд я смотрел в страшное, воспаленное лицо, заросшее спутанной бородой.

— Мы идем на Могучую, и ничто нас теперь не остановит, даже если вы сожжете все атомное топливо, Аллан.

Кажется, он был прав. Я снял газ и, обессиленный, чувствуя, что у меня подгибаются ноги, присел на выступ щита.

— Так это ваша работа, Бандровский?

— Моя. Уже на третий день полета я подправил приборы и вместо того, чтобы описывать дугу, мы пошли к Земле прямым ходом. Прямо через Могучую…

Его борода дрогнула в усмешке.

— Вы совершили преступление, Бандровский! Двойное преступление!

— Перед кем?

— Перед Уставом. Вы самовольно изменили курс корабля. И вы нарушили Запрет!

— Запрет, который сочинили эти дохлые крысы в ВКЦ? Плевать я хотел на их запреты и их законы. Они гораздо большее преступление совершили, наложив свой Запрет!

Я смотрел на него и не мог понять, кто передо мной — сумасшедший или преступник.

— Запрет был необходим, — сказал я устало, уже понимая, что ему теперь все равно ничего не докажешь. — Он спас многие сотни людей…

— Спас?! — зло сверкнул глазами Бандров-ский. — А может быть, погубил?! Об этом вы никогда не думали, Аллан?! Лучших, достойнейших оставил без помощи, бросил на произвол судьбы!

— О ком вы говорите? О первой, пропавшей без вести экспедиции?

— Да, я говорю об экспедиции отца.

Бандровский! Так вот откуда мне была знакома эта фамилия! Как же я сразу не догадался!

Несколько секунд я сидел ошеломленный, осмысливая то, что услышал. Я всегда преклонялся перед подвигом Станислава Бандровского и его товарищей.

— Так это был ваш отец! Я не знал… Почему вы сразу не сказали мне?

— А что бы это изменило? Запрет вы все равно не нарушили бы! Так ведь?

— Так. Но… Вы что же, полагаете, что спустя столько лет мы сможем узнать что-то о вашем отце, о его друзьях? Даже если предположить, что каким-то чудом мы уцелеем?

— Нет, Аллан, я все понимаю… Мы их не найдем!

— Так какого же дьявола… — Я кинулся к экрану и, не в силах себя больше сдерживать, ударил кулаком по этой бородатой физиономии. — Какого дьявола вы это сделали?!

Но он только усмехнулся.

— Прекратите истерику, Аллан. Вам это не идет… Сейчас я вам все объясню. Еще в детстве я дал клятву, что пройду путем отца, узнаю, что здесь кроется. Как видите, я стал космонавтом, специалистом высокого класса. Несколько раз я обращался в ВКЦ с просьбой снять запрет, но каждый раз получал отказ.

— И тогда вы решили…

— Да. Я специально попросился на Эру. Десять лет я ждал удобного случая…

— И дождались?!

— Дождался.

— Но ведь это преступление — вы понимаете? Жестокое и бессмысленное преступление! Вы обрекли на гибель целый экипаж — во имя чего?

— Во имя истины, Аллан. Во имя истины, за которую отдали свои жизни мой отец и его друзья.

— Хорошо, предположим, что мы узнаем некую истину, какая польза от нашего знания, если поделиться им мы ни с кем не сможем. Связаться с Землей у нас нет возможности, вы знаете, а долететь до нее — тем более…