Павел Амнуэль - Дорога на Элинор

— У меня много времени, — задумчиво сказала Лидия Марковна. — И я люблю, когда у меня его отнимают. Тоскливо одной. Дочь с зятем в свою квартиру переселились, а внуки… Что внуки — у них другая жизнь.

Было это признание искренним или сделано специально для того, чтобы гость проникся к хозяйке жалостью и сказал то, что, возможно, не хотел говорить? Терехову показалось, что теперь, после ее слов, он понял, почему Лидия Марковна часами стоит у двери, глядя в глазок, смотрит на всех, кто приходит к соседям, — так вот постоишь, и фантазия начинает показывать картины, не происходящие в реальности. Будто кто-то приходил к Ресовцеву, а потом ушел…

— Вы сказали Жанне Романовне, — начал Терехов, — что вечером шестнадцатого сентября видели, как я входил к Эдуарду Викторовичу и как выходил…

— Не видела, — твердо сказала Лидия Марковна, и Терехов запнулся, удивился и обрадовался одновременно: значит, она на самом-то деле ничего не видела? Очень интересно!

— Я не видела, как вы входили к Эдику и как выходили, он ведь живет… извините, жил, это так странно говорить о нем в прошедшем… да… этажом выше. Конечно, не видела. Но вы проходили мимо моей двери, когда поднимались наверх и когда спускались, и еще я слышала, как Эдик открыл вам дверь и как вы потом уходили, и как вы прощались с ним слышала, в подъезде очень звонкая акустика…

— А дверь вы открыли, чтобы лучше слышать? — с неожиданно нахлынувшей злостью сказал Терехов.

— Конечно, — Лидия Марковна не думала смущаться.

— И вы точно уверены, что это был именно я?

— Сейчас, когда мне посчастливилось с вами познакомиться лично, я не сомневаюсь — конечно, это вы были, разве сами вы этого не помните? Вы ведь трезвые были, это сразу видно.

— Ага, — сказал Терехов. — И как я был одет, помните?

— О, на одежду у меня абсолютная память, — оживилась Лидия Марковна. — Я и лица хорошо запоминаю, а одежду — конечно, какой разговор! На вас был светло-серый костюм, скорее всего, чешский, я знаю такой покрой (Действительно, чешский, подумал Терехов, на Новом Арбате покупал год назад), и темно-зеленая рубашка в светлую полоску с отложным воротником (Черт, подумал Терехов, это невозможно, зеленую рубашку в тот вечер я еще не получил из прачечной!), бежевый галстук, черные туфли, итальянские, не те, что сейчас на вас, а более легкие (Я их с июня не надевал, подумал Терехов, там подметка начала отклеиваться, все никак в обувную не соберусь). Ну и… Да, кепочка такая, вроде панамы, аккуратная, темного цвета, почти черная, но скорее темно-коричневая…

— Ну и память у вас! — Терехов не сумел сдержать возгласа восхищения.

— Не жалуюсь, — довольно сказала Лидия Марковна. — Что, все правильно описала? Вы в этом и были у Эдика?

— Все правильно, — повторил Терехов и закончил твердо, будто гвозди в крышку гроба вколачивал: — Только чешский свой костюм я не надевал с весны, хожу в этом, французском, рубашка в тот вечер была в стирке, туфли итальянские с весны валяются в обувном ящике, а кепка… Да, кепку я носил, но не был я у Эдуарда Викторовича ни в тот вечер, ни в какой другой! Я даже не знаю, где он живет, понимаете?

— Да? — удивилась Лидия Марковна. — Как же не знаете, если сами сюда пришли?

Терехов только рукой махнул. Как он мог объяснить, что к дому Ресовцева его привела интуиция или, возможно, ощущение, заставлявшее птиц лететь туда, где ждало их теплое зимовье. Терехов читал, что птицы чувствуют напряжения магнитных полей и летят вдоль силовых линий так же, как опытный водитель ведет машину по едва заметной колее. Может, сегодня и он, как птица, почувствовал напряжение поля, связавшего его невидимыми силовыми линиями с этим человеком, Ресовцевым, и со всем, что его окружало при жизни, со всем, что ему принадлежало, и что, оставшись бесхозным после его смерти, теперь по наследству перешло к Терехову?

Роман, например.

— Кто его обнаружил? — хриплым, будто севшим голосом задал Терехов неожиданный даже для себя вопрос.

— Его? — переспросила Лидия Марковна, хотя прекрасно поняла, о ком шла речь. — Ах, вы о… Я. Это было ужасно, но Эдуарда Викторовича именно я… Мне соль была нужна, кончилась вдруг, я поднялась на этаж, позвонила, никто не открывал, но я точно знала, что Эдуард Викторович дома, он спускался утром за газетами, а потом больше не выходил… Почему вы спрашиваете? — неожиданно поинтересовалась Лидия Марковна, прервав эмоциональный рассказ.

— Кто-то должен был его обнаружить, верно? — объяснение выглядело глупым, но Лидию Марковну эта сентенция вполне устроила, она кивнула, подняла взгляд к потолку, будто хотела разглядеть там картину, виденную недавно и запечатленную в памяти, как на видеопленке, которую теперь приходилось ради гостя прокручивать в ускоренном режиме.

— Самое ужасное, — сказала она, — я точно знала: что-то случилось, а мне не верили, даже Жанночка, представляете?

— Н-нет, — признался Терехов. — Вы вошли в квартиру? Как? Дверь была открыта?

— Я о том и говорю! — воскликнула Лидия Марковна. — Как я могла войти? Конечно, было заперто. И на звонки Эдуард Викторович не отвечал. Я сразу позвонила Жанночке, сказала: что-то с Эдиком, приходите! А она: «Что вы, Лида, он работает, не хочет, чтобы мешали». Работает! Он тогда уже час мертвый был — это мне потом врач из милиции сказал, представляете?

— Но вы же не могли знать… — пробормотал Терехов.

— Я чувствовала! У Иры, это соседка снизу, милая женщина, только, извините, редкая дура, у нее весной случился сердечный приступ, она даже «скорую» вызвать не могла, так ее, бедную, прихватило. И знаете? Я тут сидела, телевизор смотрела, и вдруг чувствую — что-то не то, плохо кому-то, очень плохо, и пошла по этажам спрашивать. Всех на ноги подняла — хорошо, Ира свою дверь на ключ никогда не запирает, правильно делает, ворам у нее красть нечего, а соседи при случае, вот как тогда…

— Да-да, — прервал Терехов разговорившуюся женщину. — Вы почувствовали. Почему? Была причина? Он что-нибудь вам говорил? В тот день или раньше?

— О чем вы? — с недоумением спросила Лидия Марковна. — Если бы была причина, разве я что-нибудь почувствовала бы?

— Резонно, — Терехову показалось, что он произнес слово вслух, но на самом деле он лишь подумал, что это действительно резонное замечание, несмотря на парадоксальность: если бы у Лидии Марковны была какая-то реальная причина подозревать, что сосед совершит над собой ужасное, то ее попытка проникнуть в его квартиру была бы не чувствами и ощущениями вызвана, а логическими аргументами, совсем другая история…

— Жанна приехала через полчаса, вошла и как закричит! Я сразу поняла…