Роберт Кроми - Бросок в пространство

— Мне он нравится больше всех ваших друзей, — продолжала она простодушно, — но, конечно, он не может мне нравиться так, как вы. Вас я очень, очень люблю!

— О! Миньонета! — вскричал Дюран вне себя.

— О, вот вы опять точно просияли. Какой вы переменчивый. Это очень интересно; хотела бы я посмотреть, какие у вас женщины. Мне жаль, что с земли прилетели сюда одни мужчины, хотя, конечно, — прибавила она со своим милым, чисто детским, простодушием, — было бы еще хуже, если б прилетели одни женщины.

Глава XVI

Бедная Миньонета

У меня есть что-то очень для вас интересное, — сказала однажды Миньонета, несколько времени спустя после вышеописанного разговора. — Как вы думаете, что это? — прибавила она и посмотрела на него с заискивающей улыбкой, которая как бы говорила: «Попросите меня показать».

— Что это такое? — спросил Дюран. — Покажите мне, крошка.

Из этого последнего наименования читатель может видеть, что он уже стал обращаться с Миньонетой довольно бесцеремонно.

— О! это должно очень вам нравиться. М-р Гревз сделал это для меня. Смотрите.

Она сунула ручку в один из внутренних карманов своей туники, вытащила оттуда бумажку, тщательно сложенную вчетверо, и передала ему. Дюран развернул ее и увидел наскоро набросанный женский портрет. Он сразу узнал его: это был портрет одной из известнейших лондонских красавиц.

— Очень хорошо нарисовано, нельзя не сказать, — заметил он. — Но почему вы думаете, что это может быть для меня интересно?

— Еще бы не интересно! Ведь это портрет вашей милой, — сказала она так утвердительно, как будто была несомненно уверена в том, что говорит.

— Кто вам сказал? — спросил Дюран, нахмурясь.

— М-р Гревз.

— Нечего сказать, хороши друзья! Почему же он сказал вам это? По какому поводу?

— Я… я просила его нарисовать мне портрет вашей милой, он и нарисовал мне.

— Нравится она вам?

— Не знаю… Похожа она?

— Очень похожа, — солгал Дюран.

— В таком случае она мне нравится. Я сохраню ее портрет на память. Я рада, что она совсем нехороша. Мне бы неприятно было, если б она была красивее!

Последние слова Миньонета произнесла почти с гневом.

— Почему? — спросил Дюран.

— Потому, что тогда она могла бы нравиться вам столько же, как…

— Как кто?

— Как я, — отвечала девушка со спокойным простодушием.

— А если бы и так, не все ли вам равно? У вас есть…

— Жених? Нет.

— Как? Разве он отказался от вас?

— Да, когда узнал, что вы нравитесь мне больше, чем он.

— И он даже не попытался со мной поссориться! Неужели он ничего не говорил вам обо мне?

— Ни слова; что ему было говорить? Он не мог рассердиться на меня за то, что мои чувства переменились.

— Он очень… обязателен, — проговорил Дюран иронически.

— Скажите лучше, очень благоразумен, — поправила его Миньонета. — Я еще не в тех летах, когда решение девушки считается на Марсе невозвратным.

— Благоразумен! Право, мы с вами никогда не поймем друг друга, Миньонета! В нашем мире лет двести-триста назад мы имели обыкновение драться насмерть из-за наших милых.

— Верно, — отвечала Миньонета, — и у нас когда-то было то же; об этом сохранилось много документов в наших архивах.

— Но мы и теперь отстаиваем наши права в этом отношении так или иначе. Конечно, мы уж не кусаемся, не царапаемся, даже не стреляемся, не колемся, но все-таки не уступаем нашего места в сердце женщины так равнодушно, как уступил ваш поклонник. Если бы у нас кто-нибудь поступил так малодушно, мы… мы бы нарядили его в юбку. Ах! Извините, я совсем потерял из вида особенности вашего костюма: ведь вы даже не знаете, что такое юбка.

— И вы в самом деле способны поступить жестоко с человеком за то только, что девушка предпочла его вам? — спросила Миньонета, игнорируя его шутку. — Может быть, вы бы даже способны были убить его?

— О! нет, мы не так злы.

— Но вы бы стали говорить о нем дурно?

— Нет… да… сказать по правде, мы, пожалуй, не отказались бы от этого удовольствия… конечно, за глаза…

— Мне многое не нравится в ваших нравах, — сказала Миньонета с сожалением.

— Бросим этот разговор, моя крошка, он только огорчает вас. Будем счастливы, пока можем.

— Да… пока можем! Мне жаль, что м-р Гревз нарисовал для меня этот портрет.

— Ведь вы же говорите, что вы сами его просили.

— Да, но мне жаль, что я его просила. Мне жаль, что у вас на земле есть милая.

«И мне жаль», — подумал Дюран.

— Я бы хотела, чтоб вы не думали о ней больше.

Они ходили в это время по саду. Дюран вдруг остановился и с отчаянием топнул ногой. Условие, заключенное между ним и Блэком, очень тяготило его; совесть, честь, благоразумие требовали, чтоб он его выполнил; но что значило все это в сравнении с любовью прелестной девушки! От одного взгляда Миньонеты, от одного звука ее голоса все его добрые намерения разлетелись, как дым.

— Я согласен не думать о ней больше, сказал он, — но… с одним условием.

— С каким?

— Чтоб вы стали моей милой, Миньонета.

— О! конечно, я согласна, — отвечала она простодушно. — Я с радостью буду вашей милой.

— Дорогая, ненаглядная моя! — вскричал он с восторгом и крепко прижал ее к груди.

— Удивляюсь, отчего вы нравитесь мне больше, чем все марсовцы, каких я когда либо знала, — проговорила она прерывающимся голосом.

— Это потому, что они не знают, что такое любовь. А я… я люблю вас! О! Я люблю, люблю вас, Миньонета!

— Зачем вы говорите так… точно вы себя не помните. Ведь это нехорошо… я думаю, не следует любить так сильно… Отчего это мне так… так грустно?

— Если хотите, я уеду, Миньонета.

— О, нет, нет! Это убьет меня. Если б вы теперь уехали, я бы не перенесла разлуки. Я не осуждаю вас. Мне только странно, почему я счастлива, а между тем мне грустно. Будьте терпеливы со мной… только немножко, потом я пойму сама себя. Ведь вы на меня не сердитесь?

Вместо ответа он наклонился к ней и поцеловал ее прелестные губки. Затем они пошли бродить куда глаза глядят, рука об руку, не думая о завтрашнем дне.

Прошло три месяца после появления стального шара на Марсе, и все пришельцы с Земли, за исключением двух, до того соскучились, что каждый час казался им за день. Только Бернет и Дюран не замечали, как летит время: один был всецело занят астрономическими исследованиями, другой Миньонетой. Астрономия и любовь не даром слывут предметами всепоглощающими.

Все остальные томились именно тем, что им делать было нечего. В трудовой жизни Марса они принять участия не могли; местные увеселения казались им невыносимо скучными, поэтому они целые дни проводили праздными; и, как всегда, праздность заставила их наделать глупостей, по крайней мере некоторых из них, а пострадать за это пришлось всем. Сэр Джордж вскоре вообразил, что у него есть миссия на Марсе. Здешнее население, рассуждал он, ничего не смыслит в финансах; этому следует положить конец. Здесь нет ни компании для разработки богатств планеты, ни даже палат для разбора дел о банкротствах — это просто возмутительно! Это непроходимо глупо! Блэк, со своей стороны, негодуя на отсутствие исполнительного правительства или хоть антиправительственной партии, к которой можно было бы примкнуть, готов был на все, лишь бы нарушить спокойствие в стране, раздражавшее его несказанно. Миленькая Дэзи перестала занимать его: она ничего не смыслила в политике и знать о ней не хотела. Гордон с отчаяния, что никак не может понять систему марсовской социальной экономии, забросил свою записную книжку, а Гревз с досады, что его гордая ученица не приходит в безусловное восхищение от его таланта и от его рисунков, швырнул свой портфель на дно озера Маральди. Мак Грегор прямо признавался, что ему скучно до одурения. Бернет почти не расставался с профессором и, казалось, совершенно забывал о существовании своих земных друзей. Наконец и Дюран, всегда несколько склонный к меланхолии, стал мрачен и суров. Сама Миньонета, которую каждый из вышеназванных лиц готов был обожать по-своему, уже не была тем светлым ангелом, каким явилась им в первоначальном видении, в день их приезда. Тихое небесное счастье, так лучезарно сиявшее в ее чудных главах, мало-помалу исчезло, словно завяло. Она стала сначала беспокойна, потом молчалива, наконец грустна. Дюран был постоянно с нею, они почти не расставались.