Леонард Карпентер - Путь воина

Горничная издала последний вопль и рухнула на пол. Теперь Дорис нашла в себе силы подняться, а затем удержать себя на ногах, ухватившись за дверной косяк. Металл замка был горячим на ощупь, и она почувствовала запах дыма, так же как мускусный запах от впавшей в экстаз горничной.

Затем взгляд ее упал на лицо горничной. Там, где кожа была юной и свежей, она теперь стала дряблой и морщинистой. И морщины эти углублялись на глазах у Дорис. Молодость и свежесть исчезли. Когда из уголка ее рта потянулась струйка крови, старость распространилась по лицу горничной, а затем равномерно растеклась и по ее телу. Дорис хотелось отвернуться, но ее глаза зажили собственной жизнью. Они оставались прикованными к телу горничной, пока оно не стало изможденным остатком прекрасной молодой женщины, какой та была до этой самой минуты.

А затем Дорис попыталась одновременно завопить и блевануть, так как кошмар на этом не закончился. Теперь тело горничной перешло из старого в могильное, а из могильного - в разлагающееся нечто, бывшее полупрахом, полуотвратительной сукровицей цвета крови. Ветер швырнул в лицо Дорис этот прах, воняющий могилой, и она упала на колени, в то время как желудок у нее взбунтовался. По пятам за прахом прибыли страшные миазмы сукровицы, и все чувства у Дорис пошли кругом.

Она стояла на коленях у двери, пытаясь опустошить и так уже пустой желудок, скребя согнутыми пальцами по ковру и скуля, как угодивший в капкан зверек. Она не видела двух возникших прямо в воздухе огромных желтых глаз и черного тумана, растекшегося и заплясавшего вокруг этих глаз. Она не видела, как этот туман потек вперед, пока его передовые клочья не заиграли по ее голой коже. Затем она ощутила их прикосновение, холодное, как сама смерть, и пахнущее хуже всего, что ей доводилось чувствовать раньше. Прикосновение это она ощущала недолго, так как ее разум мог вынести лишь определенную нагрузку. Когда госпожа Дорис погрузилась в глубокое забытье, в покоях снова отдалось эхо ужасного издевательского смеха.

Конан сидел на скамье, составлявшей одну треть всей мебели в его камере. Другие две трети образовывали соломенный тюфяк и большое ведро, выполнявшее обязанности нужника.

Киммериец бывал и в тюрьмах похуже и в самом-то деле едва ли ожидал увидеть столь хорошую, как эта. Его опыт подсказывал, что люди, которым оставались считанные дни до встречи с палачом, редко наслаждались безграничным гостеприимством.

Еду и выпивку тоже давали удовлетворительную. Пить, правда, давали только воду, но та была достаточно чистой и почти свежей, а не полутвердой от размножившейся зелени. Пища состояла из ячменно-бобовой каши с прячущимися в ней несколькими кусочками мяса величиной с палец. Мясо это годилось лишь на корм псам.

Конан съел свою полуденную порцию тюремной пищи, но некоторое время спустя прибыла обещанная корзина из Дома Дамаос. Должно быть, госпожа Ливия опустошила всю свою кладовую, так как охранник едва смог эту корзину поднять. Вино, сыр, колбаса, лепешка хлеба и булка, изюм и яблоки, и даже кувшин пива, - если он пробудет здесь меньше пяти дней, то едва ли вновь понадобится тюремная пища.

Сперва ему требовались только хлеб и сыр, но он знал, что ему нужно поддерживать силы. Возможно, у госпожи Ливии и есть средства мирно вызволить его отсюда, но он не стал бы многим ручаться, бьюсь в этом об заклад, и уж конечно не своей жизнью. Поэтому он вытащил одну из колбас и отрезал кусок.

Сделав это, он увидел две вещи. Сначала - крысу, выглядывавшую из трещины у основания задней стены, затем - тонкий разрез с одного края колбасы.

Конан не испытывал ни малейшей любви к крысам, но эта была и впрямь жалким созданием, серым, малоподвижным и исхудалым. Такая и от мышки побежит, не говоря уж о кошке.

- Отлично, - молвил Конан. - Никто не скажет, что я отвернулся от нищего, когда мог поделиться едой. - Он отрезал дольку от разрезанного конца колбасы и кинул ее крысе.

Завидев еду, крыса умела двигаться быстро. Она, казалось, перехватила кусок колбасы прямо на лету. Три откуса - и он исчез. Крыса понюхала пол, словно надеясь на новый. Конан принялся отрезать еще кусок.

Затем крыса завизжала, словно ее жарили заживо, она перевернулась на бок, затем на спину, подтягивая худенькие ножки к свалявшейся шерстке на животе. Она извивалась и корчилась, в то время как изо рта у нее потянулась пестрящая зеленью пена. Глаза ее, казалось, засветились от знания, которым не должно обладать ни одно смертное создание, а потом закрылись. Миг спустя она обмякла.

- Сгнои их боги!

След этой корзины вел через столько рук, что теперь одни боги знали, чьи это лапы отравили колбасу. И Конан не ожидал, что узнает это, если отравитель находится в этой тюрьме.

Но если негодяй скрывается под крышей Ливии, то Конан поклялся выбить из него эту тайну и свернуть башку.

Большинство жителей Мессантии удивились бы, узнав, что господин Арфос не выбежал с воплями из дома матери, едва там запахло колдовством. Даже знавшие, что Арфос не так прост, каким кажется с виду, не ожидали бы от него этой ночной работы.

Арфосу повезло, что он бодрствовал в своем потайном кабинете. Он находился далеко от центра атаки Скирона и, когда она распространилась по всему дому, приготовился встретить ее.

Его знания целителя не включали никаких сведений о чарах. Обучивший его старый Кирос ясно дал понять, что ничему такому он учить Арфоса не будет:

- Без согласия вашей матушки ни в коем случае!

- Не бойтесь, учитель. С ней приступ случится, а может, и что покруче.

- В некоторых отношениях ваша матушка мудрее, чем сама понимает.

Теперь, мудра она или нет, его мать находилась в опасности, и Арфосу было вполне по чину применить для ее защиты те самые знания, которые она ему запретила приобретать. Если он не сможет защитить ее, то сможет по крайней мере защитить Дом Лохри и отомстить за мать.

Поэтому Арфос сделал две затычки из целебных трав, которые должны уловить принесенные ветром или наведенные чарами яды и засунул их себе в ноздри. Из других трав он сделал настой и пропитал им шарф, а затем завязал им себе рот. Он надел оббитый железными заклепками пояс и сумку с железным замком и положил в сумку два заткнутых пробками пузырька. Один отгонит любую сонливость, какую могла наслать магия. А второй придаст ему примерно на полчаса силу, не уступающую, наверно, и конановской.

Запоздало вспомнив и об оружии, Арфос заткнул за пояс короткий меч. Он не ожидал, что столкнется сегодня ночью с врагами-людьми. Но если по какому-то случаю это произойдет и они заявятся не слишком большой ватагой, их ждет неприятный сюрприз.