Андрей Дашков - Собиратель костей

Нельзя трогать звезды! Те люди давно исчезли, вернулись в прах, а я, дрожавший от ужаса перед вечной загадкой бытия, остался – и с прежним трепетом благоговения взирал на равнодушные светила, проплывавшие надо мной. И слушал песни ветра, и крики чаек, и шорохи дождя…

А потом становилось все меньше прекрасных пейзажей, интерьеров, мелодий, фей, воспоминаний о Габриэле и нашем с ним странствии, голосов из-за стены, шепотков из-под земли. Люди исчезли вовсе. Я не встречал их давно, уже много-много лет. Я добровольно замурован в чудовищной толще забвения. Я – отпечаток моллюска пост-исторической эры в ещё не состарившейся осадочной породе… Борьба с самим собой прекратилась, кошмары потускнели, память поблекла. Сны превратились в вялое движение с мутными линзами на глазах. В отсутствие сновидений я все чаще оказываюсь в библейской пустыне.

Истинная земля, голая и холодная, окружает меня и мой замок. Заснеженные развалины, редкие огни, фиолетовое небо, утыканное звёздами – равнодушными и вечными в сравнении с проблеском обычной человеческой жизни. Но моя жизнь длится уже слишком долго, и порой я думаю с улыбкой, что переживу эти звезды. Что останется мне? Темнота и лёд остывших планет. Королевство мёртвого космоса… Я – последний…

Небо надо мной, лишь слегка подкрашенное лазурными и розовыми тонами на востоке, – небо потерь, а не полёта. Леденящая, отталкивающая красота. Столбы белого дыма из каминных труб плывут в этом резервуаре мерзлоты, как заблудившиеся привидения; все кажется остекленевшим, будто глаза мёртвой кошки; душа коченеет вместе с руками и ногами и даже быстрее… Я видел нечто подобное – когда Габриэль заморозил Бешеного Джа, а с ним и половину долины Джерад.

Сеть перестала существовать; никто не уходил, и никто не возвращался. Охота за Сияющим Зверем сначала выродилась в позорную травлю себе подобных, а затем и вовсе прекратилась. Даже отблески самого Зверя уже не тревожат меня. Подозреваю, что он переселился в какой-нибудь другой, юный мир…

Я пережил годы, когда энергия стала высшей ценностью, фетишем новых дикарей. За ведро угля охотно давали золотые слитки того же веса, а за цистерну мазута можно было получить все безделицы Лувра. Человек снова почувствовал себя животным – причём самым зависимым из плотоядных, поскольку был отягощён моралью и повышенным вниманием небесного надзирателя. Но и это прошло.

Я уже не просто тратил время жизни впустую, расхаживая по гулким залам отцовского замка. Я прятался тут, заболев агорафобией. Отец мёртв несколько столетий, а я все ещё считаю замок его собственностью. Я не ощущаю себя хозяином своих владений, да и само владение не приносит удовлетворения. Ничто не принадлежит мне по-настоящему, все выскальзывает из рук, обращается в прах и тлен от моих прикосновений. Искусство – это забава для молодых…

Выяснилось, что мне нравится моё существование. Я не хочу ничего менять, я боюсь незваного гостя больше, чем смерти. Незваный гость – это и есть смерть, конец, разрушение всего того, что заключено в хрупком хрустальном шаре моего бытия. Одно утешает – у меня есть преимущество. Я прекрасно ориентируюсь в сложнейшем лабиринте замка и могу превратить его в закрытый мир, где чужак будет блуждать, пока не умрёт с голоду. А если он тоже окажется вечным, то заблудится навсегда. Тут хватает иллюзий…

Однажды я набрёл на поэтажный план замка, высеченный на плитах нижнего яруса. Весьма приблизительный и неполный план, однако пришлось изрядно потрудиться, прежде чем удалось частично уничтожить его, а кое-где внести искажения. Мои руки слабеют, моя фантазия безгранична, мои фобии неисчерпаемы…

Древние экзистенциалисты считали себя лишними: лишними в жизни, лишними в смерти, лишними во веки веков. Но кто я, если я считаю лишними всех, кроме меня, может быть, даже ВСЕ, кроме меня? Где проходит граница между мной и всем этим ЛИШНИМ миром?! Что должно быть уничтожено и забыто?

Я узнал, что такое абсолютное одиночество и полная бессмыслица. Лучше всего бывает грозовыми ночами, когда вспышки молний озаряют высокие громадные окна, голубоватые отсветы падают на плиты и вслед за тем звонкий молот грома пригвождает меня к месту, словно жука, бегущего по наковальне. В огромных холодных залах подолгу блуждает гулкое эхо моих же разговоров с самим собой, возвращаясь ложными голосами мёртвых. Они беседуют со мной, играя на разлохмаченных струнах моих нервов и воспалённого воображения…

В юности меня пугала изоляция, я не видел в ней положительных сторон, вообще ничего хорошего. Потом я познал ад, который приносят с собой люди, болезненную необходимость взаимодействия и сопричастия. Теперь я боготворю своё одиночество.

Когда тоска давит совсем уж нестерпимо – вплоть до того, что притупляется инстинкт самосохранения, – я выбираюсь в вымерший город, однако на его пустынных улицах часто становится ещё хуже. Вместо мизантропа, уставшего и разочаровавшегося одиночки, я превращаюсь во вселенского изгнанника, приговорённого скитаться на манер Вечного Жида в обезлюдевших лабиринтах индустриальной эры, под казнящим светом звёзд. И уже нет того, кто может освободить меня от проклятия…

Я – последний.

…Гигантские тёмные цеха тянутся на километры. Совы влетают и вылетают сквозь разбитые окна и дыры в панелях. Луна плывёт среди труб, уходящих ввысь, словно чёрные колонны инопланетного храма или мачты окаменевшего корабля. Стаи летучих мышей порхают, как пепел. Вой одичавших собак умножает эхо – и невозможно определить расстояние, направление и степень опасности.

Я ползу, придавленный к асфальту ужасом, в котором есть что-то космическое, вечное, непостижимое, таинственное, и думаю: «Ну вот – ты унаследовал Землю и получил в удел бездну времени. Что ты теперь будешь делать со всем этим, несчастный дурак?» Затерянность была постоянным лейтмотивом жизни и придавала существованию подлинный трагизм. Но сквозь пелену ужаса просачивалась некая радость, и тускло сияла звезда неразрешимой загадки. Это загадка из тех, от одного лишь намёка на которые шевелятся волосы на голове и сладко (да-да – сладко!) замирает сердце. Это – как предчувствие любви или смерти, когда любить некого, а смерть не может переступить порог. И то, и другое изменяет или вовсе отменяет течение времени. Время не властно над существом, которое спряталось за непреодолимой дверью и замерло, парализованное возможностью получить последний ответ и невозможностью прикосновения. Там, за дверью, – секретная комната, а в ней хранятся все ответы – но я уже никогда не сумею ими воспользоваться. Источник жизни пересох, и что толку ползти по бесконечному руслу?..