Анна Старобинец - Икарова железа (сборник)

Тася крепко прижимала к животу «Споки», как будто защищая от какой-то угрозы. Виноградов равнодушно пожирал «коровок» из хрустящего пластикового пакета. На столе справа от себя он положил три развернутых конфеты, к которым не прикасался. Вероятно, для «друга».

– Даня спит. Будем пить чай без него, – сообщила Женя.

– Он не шпит, – Виноградов тискал во рту бежевую сахарную мякоть «коровки». – Его прошто нет.

– Бред! – взвизгнула Тася и замахнулась на Виноградова костлявой тоненькой ручкой. – Мой папа есть!

– Давай мы просто покажем Коле нашего папу, – примирительно встряла Женя. Она жалела, что притащила этого шизофреника, или кто он там, в дом.

– Нет! – взвизгнула Тася еще пронзительней. – Не будем показывать! Ему здесь не зоопарк!

Виноградов улыбался жуткой дебильной улыбкой. В уголках его рта застыл янтарный конфетный сироп.

– И твоего папы нет. И никакого за́мка здесь нет. Егорка знает, в какую игру ты играешь…

– Уходи! Уходи! Уходи! – заскулила Тася. – Мама, выгони их отсюда! Пусть они оба уйдут!

– Егорка хочет спеть вам песню про фей, – заявил Виноградов. – Каждая фея обнимет сестё-о-о-р, – загундосил он. – Вместе они разведу-ут костё-о-о-р, вместе в котле приготовят еду-у, вместе веночки сплету-ут в саду-у-у, вместе купаться пойду-ут в пруду-у-у… – Он пел, старательно вытягивая грязные губы в трубочку. – …Но пятую фею попутает бе-е-ес, четвертая фея спрячется в ле-е-ес, третья фея притаится в саду-у-у, вторая фея почует беду-у-у, а первую утопят в пруду-у-у, пятую фею попутает бе-е-ес, четвертая фея спрячется в ле-е-ес, третья укроется в чугунном котле-е-е, а вторую вздернут в петле-е-е…

– Ну все, хватит! – Женя стукнула рукой по столу. – Коля. Иди домой.

– Хорошо, – он продолжал улыбаться. – Но Егор ведь еще не успел показать вам, как на самом деле выглядит ваша квартира. Он ведь только начал…

стены цвета засохшей крови и неправильно лежащие тени

– А ну вон пошел! – заорала Женя.

Виноградов перестал улыбаться и прикрыл рукой голову, как будто ожидая удара.

– Я сначала должен позвонить бабушке, – прошептал он.

В голове стало горячо от стыда. Испугала больного ребенка. Наорала на него. Истеричка. Злобная сука.

– Извини меня, Коля. Давай, конечно, позвоним бабушке. А ты, Тася, иди пока к себе в комнату.

Тася молча ушла, обнимая «Споки».

– Забери меня, бабушка, – сказал Виноградов в трубку и тихо захныкал.

8

Старуха увела его быстро, но это не помогло. Женя дала им с собой горсть «коровок» и яблоко. Она надеялась, что, когда за мальчиком закроется дверь, все снова станет как раньше – как утром, как накануне, сочным и праздничным. Но вот он ушел – а все вокруг так и осталось подпорченным. Как будто над полом пополз холодный сквозняк. Как будто под слоем краски Medieval Red Wine возникла тонкая трещина – едва заметная хрупкая ниточка пустоты, которая скоро оплетет стены сплошной паутиной.

Как будто прозрачная, гладкая пленка счастья, в которую Женя была запеленута, порвалась. И все, что снаружи, оказалось холодным и грубым.

Холодным был дом – она закрыла в спальне окно, но сквозняк никуда не делся.

Холодным был Даня – проснулся в плохом настроении, весь вечер смотрел телевизор, на вопросы отвечал односложно.

Холодной и грубой была их дочь – сидела в своей комнате, закрыв дверь и уткнувшись в «Споки», а когда Женя пришла сказать, что ужин готов, по-хамски окрысилась:

– Вообще-то надо стучать.

– Вообще-то это решаю я, – разозлилась Женя. – Стучать или нет. Я устанавливаю правила в этом доме.

– И папа, – тихо дополнила Тася.

– Да. И папа, – Женя сделала каменное лицо.

– А папа считает, что ко мне в комнату надо стучать.

Женя почувствовала, как волна холодного бешенства прокатилась от живота к голове, захлестнула гортань, а потом глаза – не слезами, а как будто толченой стеклянной крошкой. Покатав на языке и проглотив эти стекла, она сказала противно дрожащим голосом:

– Папы слишком долго тут не было, чтобы он мог указывать мне, как «надо». Тебе ясно? Ясно?

Тася равнодушно кивнула.

– Я решила, – Женя сделала ударение на «я», – что с сегодняшнего дня дверь в твою комнату должна быть всегда открыта. Это ясно?

– Нет, – ответила Тася.

– Что конкретно неясно? – отчеканила Женя, ненавидя себя за эти армейские интонации. Так нельзя с ребенком. Так нельзя говорить с ребенком.

– Все ясно, – Тася спокойно чиркала пальчиком по экрану «Споки». – Но моя дверь должна быть закрыта.

– Тут нет никакой твоей двери! – взвизгнула Женя.

Тася аккуратно, словно хрустальное блюдо, положила «Споки» на стол, потом встала, подошла к двери и закрыла ее прямо перед Жениным носом. Не рывком, не захлопнула – спокойно так затворила, с чувством собственного достоинства.

Не сам жест, а именно вот это спокойствие привело Женю в ярость. Превратило в волосатую бешеную макаку, скачущую по деревьям, ломающую лапами ветки, пытающуюся сбросить собственного детеныша вниз.

Хотя на самом деле она ведь Тасю не трогала. Что она сделала – так это плечом распахнула дверь, влетела в Тасину комнату, выхватила у нее «Споки» из рук и с силой швырнула об стену; экранчик подернулся рябью, по полу покатились пластмассовые детали… Но вот ребенка она не трогала, нет. То есть буквально – она к ней даже не прикасалась. А уж тем более не толкала, не била. Тем жутче было смотреть на то, что случилось дальше.

Тася упала – просто сидела, а потом вдруг упала, ударившись виском об угол стола. Лицом уткнулась в замалеванный золотистой краской паркет и так и осталась лежать. «Ну можно, мамочка? Пусть моя комната в нашем дворце будет золотая», – некстати вспомнила Женя. Она смотрела на неподвижную Тасю и несколько долгих, бесконечных секунд не понимала, как следует поступить и что вообще происходит. Все виделось ей через какую-то мутную, парную завесу – как будто от Таси ее отделяла штора для душа с потеками влаги. И даже когда в глазах и голове прояснилось и Женя двинулась к дочери, она как будто бы ощущала на щеках и на шее слизистое прикосновение этой странной преграды.

Она взяла Тасю на руки и уложила ее на диван. Пощупала пульс – слава богу – послушала дыхание: ровное. Ни одного заметного повреждения на лице, ни капельки крови. Но без сознания. И бледная. Бледная. Такая, что страшно. Она подумала, что, кажется, в этих случаях бьют по щекам, – но суетливо отбросила эту мысль. Она не будет бить своего ребенка. Тем более, по лицу. Тем более, без сознания. Какая-то сонная, тяжелая тупость навалилась опять. Ее ребенок лежит без сознания. Что делать?.. Где Даня?..