Леонид Панасенко - Танцы по-нестинарски

К концу недели он едва держался на ногах от усталости, так как ночи напролет просиживал над расчетами и прикидками будущей схемы. Он бы засмеялся теперь любому в лицо и с чистой совестью отверг бы любые обвинения — идея его, и только его! Он ее выстрадал, он ее осознал, увидел в пространстве и времени. Те четыре ничего не значащих слова? Нелепая случайность. Без него, без его разума они ничего не значат. Набор слов. Их мог сказать кто угодно, даже пьяный дворник.

Короче, к приезду Никонова, который так, наверное, ничего и не понял, в КБ только и было разговоров об открытии Лахтина. По распоряжению главного конструктора на него уже работали две лаборатории…

Так все получилось на практике. Лахтин только через полгода узнал, что Никонов переехал в Новосибирский академгородок, а узнав — не удивился и не обрадовался. Мало ли кто куда переезжает… Тревога, даже страх поселились в душе только за несколько месяцев до защиты. Как сейчас помнит: у него было какое-то большое совещание, в кабинет набилось человек пятьдесят, а когда все ушли, Лахтин вдруг обнаружил на своем столе старый, четырехгодичной давности номер „Физического журнала“ со статьей… Никонова о распространении волн в разных средах. В ней был намек! Вряд ли даже специальная экспертиза обнаружила бы сходство идеи Никонова и его работы, но Лахтин испугался. Откуда этот журнал на его столе? Кто-то случайно забыл или… подложили? В таком случае кто-то знает правду. А раз так, то ее могут узнать и остальные. Пойдут слухи или, того хуже, анонимка в ВАК… Он несколько дней не находил себе места. Затем навалились дела, заняли мысли, да и Йегрес помог: появился как-то на экране осциллографа, зеленый и едкий, обругал, назвал трусом и паникером и буквально потребовал выбросить дурь из головы. И вот все повторяется. Правда, защита прошла блестяще, ни слухов, ни анонимок после того случая не последовало, но почему, почему они отводят глаза? Сочувствуют его горю… или?

Дочь включила телевизор, позвала мать. Уже сообщали спортивные новости — приближалось время приключенческого сериала, в котором играл Высоцкий и который Ольга с Тамарой смотрели уже третий раз.

Лахтин вышел на лоджию, закурил. В полутемном дворе еще играли мальчишки. После дневной жары выбрались на лавочки возле подъезда престарелые соседки, которых Лахтин полупрезрительно называл „товарищеский суд“. Окна зажглись еще не все. По двору гулял голос спортивного комментатора, и Лахтин с улыбкой подумал, что вовсе не обязательно делать великие открытия или писать „Войну и мир“, чтобы прославиться и стать кумирам — достаточно несколько вечеров побыть Жегловым с его перехлестами и экранным надрывом… Впрочем, чему завидовать — слава ученых всегда было камерной.

За деревьями, на крыше подстанции он увидел огонек сигареты. „Вон куда пацаны забрались“, — подумал Лахтин, но в следующий миг то ли заметил, что мрак на крыше в этом месте гуще, то ли почувствовал присутствие двойника.

— Это ты, Злодей? — тихонько позвал он. — Лети сюда, поболтаем.

Черный человек отделился от крыши — Лахтин понял это по движению огонька сигареты — и стал наискосок подниматься вверх, к его девятому этажу.

— Привет, Чудовище, — сказал человек-призрак, зависая в пустоте возле лоджии, и Лахтину стало не по себе.

— Почему ты дал мне это прозвище? — спросил он. — В отместку?

— Ничего подобного, — возразил Йегрес и, чтобы не шокировать Лахтина, присел на перила лоджии. — Я в своем мире злодей, ты — в своем. Это если по большому счету, если обнажаться… А так мы вполне нормальные люди. Не воры и не бандиты, не дураки и не прожигатели жизни… Напротив, мы одни из движителей жизни, потому что прогресс держится на деловых людях. Мы тратим себя — свой ум, талант, время, но и требуем у судьбы вознаграждения. Мы иногда говорим ей: „Отдай то, что нам положено“.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь мою роль, — возразил Лахтин. — Я больше слушаю. Это ты постоянно меня поучаешь, советуешь, даже требуешь, чтобы я сделал так или иначе…

— Самообман, — засмеялся Йегрес. Он затянулся, и в его жутковатых, белых зрачках на миг зажегся огонь. — Ты малость труслив, родственничек, и поэтому лицемерен. Нельзя быть одновременно сытым, то есть всем довольным, и честным. Тебе такая правда, конечно, претит, она чересчур голая, так даже говорят „голая правда“… Поэтому ты безумно рад, что у тебя есть анти-„я“, двойник, которого легко объявить черным человеком, воплощением зла и всего низменного, что живет в тебе. Ладно, Чудовище, я не обижаюсь. Таковы правила игры…

„А может, это в самом деле игра? — подумал Лахтин. — Параллельный мир, Злодей, наши разговоры с ним — все игра? Суперсовременная, в которой соединились бешеный прогресс и пошленький, дряхленький мистицизм. Игра в отпущение грехов. Очень удобная для жизни, выгодная. Может, я и впрямь Чудовище и занимаюсь откровенной спихотехникой и самообманом? То есть придумал себе козла отпущения, так называемого Черного человека, который якобы живет во мне. И я избавлен от ответственности за свои решения. А может, это я _черный_? — испугался он. — Нет, нет! Я не хуже других. Никаких подлостей я сознательно никогда не совершал. А что требую от жизни свое, должное мне, то в чем же тут грех? Все чего-то хотят, добиваются, куда-то стремятся… Такова природа человека…“

— С какой стати ты меня постоянно изобличаешь? — криво улыбнулся Лахтин.

— А с какой стати ты должен лгать самому себе? — парировал Йегрес. — Не забывай: я — это ты, а ты соответственно я. Уж мы сор из избы не вынесем. Выкладывай, зачем позвал.

— Я боюсь, что люди знают о… Никонове, о том клочке бумаги…

— Чепуха. Никто ни о чем не догадывается — я проверял. Даже сам Никонов не догадывается. Считает, что опоздал со своей идеей.

— Но они все… так смотрят, — пробормотал обескураженный Лахтин.

— На удачливых люди всегда смотрят о подозрением, — сказал Йегрес. Если ты не излечишься от страха, переходи лучше инженером в ЖЭК.

Лахтин посмотрел в колодец двора, образованный четырьмя домами. Туда уже натекло вечерней прохлады, и голоса стали глуше, умиротворенней. Сонными нахохлившимися птицами стояли внизу деревья. Утром — он знал включат полив, и весь двор наполнится шепотом живой воды и свежестью. Утром на черном вымытом асфальте будет стоять его белая „Волга“, и шофер Виктор, как всегда, включит негромкую музыку… Нет, переходить в ЖЭК определенно не хотелось.

— В селе ты советовал заняться делом, — напомнил Лахтин. — То есть развивать наступление, не успокаиваться… Дома я перетряхнул все блокноты, записи. Все, что было, ушло в диссертацию. Я пустой, Злодей. У меня нет никаких идей. Никаких! Даже завалящих…