Николай Дашкиев - Торжество жизни

— Ну, тогда… — Валленброт умышленно растягивал слова, наслаждаясь все растущей тревогой профессора. — Тогда придется мне лично провести некоторые микробиологические эксперименты над известным вам раненым… Он умрет в страшных мучениях, и убийцей его будете вы!

— Вы не сделаете этого!

— Сделаю! — сказал Валленброт и злорадно повторил: — Сделаю!

Профессор поник головой. Перед ним был изверг, способный на все. Умолять или уговаривать его бесполезно. Для достижения своей цели он готов уничтожить раненого ребенка.

— Какой вы… мерзавец! Какой вы… негодяй! Какой вы… — Браун захлебнулся, закашлялся и, махнув рукой, медленно пошел по тропинке.

— Минутку, профессор! — словно ничего не случилось, Валленброт догнал Макса Брауна и заговорил деловым тоном. Создавать смертоносные бактерии вам не придется. Можете ограничиться общими советами, в этом нет ничего предосудительного. Мы просто заключаем сделку, и мое молчание должно быть оплачено… На размышления я даю вам ночь.

Профессор Браун в эту ночь не заснул ни на минуту. Неразрешимая дилемма терзала его мозг: что делать? Валленброт нанес удар по уязвимому месту: обречь раненого ребенка на мучительную смерть Макс Браун не мог. Но не мог он и отдаться в добровольное рабство к Валленброту. Он не хотел работать над смертоносным вирусом "Д".

И профессор, стремившийся прожить свою жизнь не убив никого, сидел в оцепенении, устремив взгляд в стену.

Ах, как хорошо было бы лежать сейчас на диване в своей уютной квартирке, читать или наблюдать в окно за кружащимися в лучах фонаря легчайшими снежинками, не решать мучительных вопросов, от которых хочется уйти, спрятаться, как прячется улитка в свою раковину.

Но Гейдельберг, университет, квартира на Фогельштрассе остались в далеком прошлом. Сейчас был подземный город, фашист Валленброт и вопрос, который необходимо решить именно в эту ночь.

И профессор Браун решил. Он согласился на условия Валленброта, обманывая себя, что так будет продолжаться недолго, — лишь до выздоровления раненого. Но старик уже попал в западню.

Началась суровая снежная зима. Раны мальчика затянулись, но двигаться он еще не мог. Профессор Браун исподволь перетащил в пещеру все имевшиеся у него теплые вещи, обеспечил ребенка запасом продуктов, спиртовкой. Но все это мало помогало: больной, изнемогая от холода, терял остатки сил.

Седьмого декабря, при двадцатиградусном морозе, начался сильнейший буран. Он длился три дня. И все три дня профессор Браун метался по своей лаборатории: там, наверху, закутавшись в жалкие лохмотья, замерзал мальчик, поразивший его своим мужеством, мальчик, спасенный им от смерти.

И, наконец, Браун решился. Он надел свой парадный сюртук, долго и тщательно завязывал галстук, затем вышел из лаборатории и медленно направился по коридору. У кабинета директора института он остановился и нерешительно позвонил.

Дверь мягко открылась, и шеф института, профессор Руффке, удивленно подняв широкие рыжие брови, сказал:

— Прошу!

Глава II

Вторые сутки, не умолкая, свирепствует буран. Колючие снежинки несутся горизонтально, вместе с ними летят хвоя и ветви, камешки и камни, комки слежавшегося снега и куски льда с вершин. Время от времени где-то раздаются глухие взрывы, и по содроганию земли мальчик догадывается, что это взорвалась еще одна мина.

Хорошо! Ах, как хорошо! Это значит, что после бурана можно будет перейти минные поля, о которых рассказывал старый профессор: много мин взорвется, а остальные занесет снегом. Только скорее бы утихло!

Но за входом в пещеру, за неумело и наспех сплетенной из прутьев и приваленной камнями дверью по-прежнему тоскливо завывает, свистит, грохочет бешеный ветер, — пригибает кустарник, выворачивает столетние деревья.

А у подножья скалы медленно вырастает мягкий сугроб. Он все плотнее и плотнее, прижимает дверь, закрывая многопудовой тяжестью единственный выход из пещеры.

И мальчику начинает казаться, что буря воет все глуше и глуше, что мороз ослабевает. Он встревоженно вскакивает и прижимается ухом к двери.

Нет, там все то же. Взрываются мины. Вот прокатилась целая волна взрывов… Ах, как хорошо! Наконец можно будет вырваться отсюда… Надо бежать! Вот только утихнет малость — и айда! Хорошо бы еще отыскать мину, подложить в тот подземный ход да как ахнуть! Врет старик, — институты в землю не закапывают. Военный завод, наверное… Нет, одной миной ничего не сделаешь! Нужно запомнить место, а потом прилететь на самолете и летчику показать.

Ему на миг представилось, что он действительно летит в большом военном самолете. Гудит мотор, и летчик, похожий на Чкалова, спрашивает:

— Ну, Степан, где же военный завод?

— Вот он, товарищ майор!

Самолет резко падает вниз, Степан стукается головой о стену пещеры и смущенно бормочет:

— Заснул… А спать нельзя!

Его неудержимо клонит ко сну, и он, чтобы рассеяться, командует, подражая кому-то:

— Разведчик партизанского отряда имени Щорса товарищ Степан Рогов! Вы находитесь на боевом посту. Ваша задача: не спать до тех пор, пока не начнет утихать буря, а потом пробраться через мины, двигаться на восток и дойти до советской страны!

— Есть, товарищ командир! Разведчик Степан Рогов не спит уже две ночи и не будет спать до того времени, пока не выполнит задания!

"Не спать! Не спать! Не спать!"

А снег — белый, сухой, искрящийся — засыпает вход, многопудовой тяжестью придавливает дверь.

Степана откопали утром, когда утих буран и впервые за несколько недель показалось солнце.

Вход в пещеру был завален рухнувшим деревом, засыпан снегом, и охранникам Центрального института пришлось основательно потрудиться, прежде чем профессор Браун смог вынести из пещеры полузадохнувшегося мальчика.

Степан пришел в сознание только в институте. Увидев длинный коридор, услышав приглушенный грохот машин и чужую речь, он решил, что добродушный профессор предал его. Резкая боль пронзила сердце ребенка: бежать не удалось, все погибло.

Но даже в эти минуты ожидания страшной смерти худенький тринадцатилетний мальчик, измученный концлагерем, изголодавшийся, с едва зажившими ранами, закусив губы, заставил себя спокойно лежать на носилках и запоминать путь, по которому его несли. Партизанская закалка не прошла даром.

Запомнить было нетрудно: от подъемника шел широкий сводчатый тоннель со стенами, выкрашенными серой краской. Его пересекали поперечные коридоры — узкие и темноватые.