Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима

«Почему в Сикким?» – присматривается Последний атлант.

«Не знаю».

«Ты раньше бывал в Сиккиме?»

«Не думаю».

«Но ты ведь собираешься именно в Сикким, а не в Сочи и не в Хабаровск».

«Ну и что? Мне так хочется».

«Раньше ты много ездил?»

«Не знаю».

«А куда ты летел в последний раз?»

Я пожимаю плечами. Рейс Санкт-Петербург – Южно-Сахалинск. С несколькими пересадками. Я мог лететь куда угодно. Даже в Сикким.

Хотя вряд ли.

Это сейчас я изучил в Сети будущий маршрут.

Это сейчас я знаю уютный отель в Гангтоке, в котором остановлюсь.

«Сноувью». «Снежный вид». Расположен невдалеке от главного буддийского храма Цук Ла Канг. Там увижу танец Черной Короны. Услышу рев длинных деревянных труб. За узкими окнами встанут снежные пики Канга, Джану, Малой Кабру и главной Кабру. Увижу ледяные кручи Доумпика, Талунга, Киченджунги, Пандима, Джубони, Симвы, Нарсинга и Синиолчу. Наверное, и Пакичу увижу, если окна моего номера будут выходить в ее сторону. И Чомомо, и Лама Андем и Канченджау. Нет плохих вестей из Сиккима. Взлетят с каменной лестницы огромные синие бабочки, с площадки Таши снесет туман. Не может быть, чтобы в Сиккиме я ничего не вспомнил. В монастыре Румтек хранится Черная Корона Кармапы, и увидевший ее никогда уже не переродится в нижних мирах. Почему не попробовать такой вариант? По крайней мере, это не так скучно, как думать о каком-то электрике, включающем счетчик в твое отсутствие, или о тетради, пропавшей из запертой на замок квартиры, или о незнакомой женщине, назначающей ненужное тебе свидание.

Однажды Паша предложил мне снять мультик.

«Как это о чем? – удивился он. – О черной Короне Кармапы. Ты ведь видел ее?»

Это он так пытается подловить меня. Я читаю в его сознании, как активно он не верит в мою беспамятность. Бедная женщина молодого сына козла отправила в рощу пастись. Изменчиво всё, а вечны лишь рожки да ножки. Позорные америкосы такие мультики снимают давно, жаловался Паша, а у нас точные знания совсем разлюбили. Давай начнем снимать сами. Помнишь выпуски «Хочу все знать»? Там на заставке шустрый мальчик все пытается молотком расколоть орех. Так вот, жаловался Паша, ни один российский телеканал не берет больше эти чудесные выпуски. А «Центрнаучфильм» вообще переименовали в «Центр национального фильма»...

Выпроводив Последнего атланта, я подошел к окну.

В сквере у киоска догонялись ребята. Я отчетливо услышал: «Девушки, хотите веселого самца?» Обыватель вздрагивает, услышав такое, а я прислушиваюсь с интересом. В игре, над которой я работаю, тоже многое заставляет вздрагивать. Там пылит каменистая пустыня, отсвечивают на солнце сизые солончаки. Профессор Одинец-Левкин замахивается хлыстом. Верблюды поворачиваются к ветру задом. Ветер дует и дует, и голова от него болит, как от угара. Карлик в седле стонет: «Я болен. Говорю вам, я болен». Соленая пыль режет легкие. Ночью неизвестные животные подходят к палаткам, осторожно стучат рогами в обледенелое полотно.

Я вижу это.

Вижу отчетливо.

За профессором Одинцом-Левкиным следуют на низких лошадях тихий тибетец Нага Навен, за ним два суетливых проводника-монгола, усталые красноармейцы. В песках, в сиреневом мареве тонет путь. Вот монгол упал без чувств – задохнулся. Глаза слезятся, болят от соляного блеска. Облезлая собака, повизгивая, путается в ногах усталых лошадей. Возникнет субурган посреди пустыни: верх из потрескавшегося дерева, подкрашен синим, как отблеск неба. Я вижу это так ясно, будто сам иду по пустыне. Хулээй!– молит монгол. Морендоо! – требует профессор Одинец-Левкин.

А куда скакать? Хана зам? Где правильная дорога?

Сиреневые солончаки. Разбитые на куски доисторические окаменевшие деревья. Тихий тибетец морщинист, монголы крикливы, красноармейцы без интереса смотрят на пески и голые камни. Им приказали, они идут. В начале пути монголов было трое, но один отстал – может, его зарезали тангуты. Профессор Одинец-Левкин яростно взмахивает хлыстом. Отставший монгол, он мудрец был или осел?

Мудрец, наверное. Будь ослом, нашел бы дорогу.

Приземистая лошадь поводит ушами. Карлик задыхается в кашле.

«Я болен. Говорю вам, я болен». С его ростом лучше не слезать с лошади, легко потеряешься среди камней.

Раз, два, три – вижу три народа.

Раз, два, три – вижу три книги прихода Майтрейи.

Одна – от Благословенного, другая – от Асвогшеи, третья – от Тзон-Ка-Па.

Одна написана на Западе, другая – на Востоке, третья будет написана на Севере.

Раз, два, три – вижу три явления. Одно с мечом, другое – с законом, третье – со светом, ярким, но не слепящим.

Раз, два, три – вижу три летящих коня. Один – черный, другой – огненный, третий – снежный.

Раз, два, три – вижу свет.

Луч красный, луч синий, луч – серебряный.

Нага Навен опять затянул свою мантру. У него бак потек, гуси в голове. Да и профессор – известный фикус. Пора нажать save, точку сохранения игры. Жаль, что в жизни так не бывает. Жизнь невозможно повернуть назад, как поет лошадь Пржевальского.

Save.

Лиса

Джинсы я переложил в картонную коробку.

Оставлю в сквере на скамье, кто-нибудь подберет.

Совсем новые джинсы. Наглый чел, а таких сейчас большинство, даже белые ядовитые пятна может выдать за стиль: ходят же нынче в джинсах дырявых, обшитых бусами и блестками, в суженных, в специально высветленных, в мятых.

Я шел по бульвару, невидимый гудел в небе самолет. Это меня не тревожит и не привлекает. Летит и летит. Когда-то я тоже летел. Куда? Память воспоминаний не сохранила. Никакой прежней жизни. Да и нынешняя возникла для меня с момента, когда в санатории появился Николай Михайлович.

«Он точно ничего не помнит?»

«Того, что было до аварии самолета, точно».

«У него, я вижу, денег даже на носки нет?»

«У него и носков нет, – ответил главврач. Чувствовалось, что он волнуется. – Атарáксия. – Так я впервые услышал это слово. – Он ничего не помнит, спокоен, как Бог. Полная необремененность тревогами. Стоики мечтали о таком состоянии. Зенон в Афинах под портиком Stoa учил их этому».

«Ну, на мудреца он не похож».

«Какой есть, лишнего не скажу».

«А что он умеет делать?»

«Не знаю. Пока ему ничего не надо делать. До определенной поры государство будет оплачивать его недуги. – Главврач был пухлый, щекастый, темные глазки нетерпеливо поблескивали, он часто и нетерпеливо вытирал пот со лба, наверное, боялся, что наживка (я) сорвется. Говорили они обо мне так, будто я ничего не слышал или не понимал. – Но практически он здоров».