Владимир Михановский - Тобор Первый (авторская версия)

Плыл он словно угорь, ловко избегая столкновений с каменными глыбами и стволами деревьев.

Потом, подняв целое облако брызг, выпрыгнул на противоположный крутой берег и двинулся дальше.

Все бы ничего, но штрафные очки за промедление продолжали расти. Тобор медлил буквально на каждом шагу, словно его вдруг поразил некий вирус нерешительности. Например, химический и радиологический анализ метана занял у него вчетверо больше времени, чем того требовала предварительная раскладка испытателей…

Тобор поднимался по крутому склону, используя малейшие неровности почвы.

Завывал ураган, в ослабленном виде доносимый в сферозал динамиками, стихия пыталась оторвать Тобора и швырнуть его вниз, на разнокалиберные клыки скал.

Невзглядов поднялся и, пригибаясь, пошел вниз по проходу. Он сел рядом с Петрашевским на свободное место и тронул Акима Ксенофонтовича за рукав.

…Константин Дмитриевич питал к директору ИСС высочайшее уважение (как, впрочем, и сотрудники института) и считал, что только с академиком Петрашевским он вправе поделиться одной неприятной догадкой, смутившей вдруг отважного альпиниста.

– Аким Ксенофонтович… – прошептал он.

Петрашевский нагнулся.

– Раньше, правда, я не замечал этого за Тобором… Но теперь оно могло появиться, – еще тише продолжал альпинист. – Ведь он продолжает совершенствоваться, да?

– Конечно, – кивнул Аким Ксенофонтович. – Сегодня Тобор не тот, что вчера, а завтра не тот, что сегодня.

– Но ведь не все изменения обязаны происходить в лучшую сторону? Что-то может и ухудшиться у Тобора, верно?

Академик с интересом посмотрел на Невзглядова.

– А что вы, собственно, имеете в виду, Константин Дмитриевич? – спросил он, тоже невольно понижая голос и заражаясь волнением собеседника.

– Послушайте, Аким Ксенофонтович… (Невзглядов от волнения едва не произнес «Аксен» – так называли академика между собой молодые ученые института, с которыми альпинист успел сдружиться. Их привычку, кстати, прочно унаследовал и Тобор). Я провел с Тобором наедине немало часов, немало тревожных дней… И в горах нашей планеты, и в лунных кратерах и цирках.

– Знаю.

– Порой нам приходилось несладко, очень несладко, – продолжал Невзглядов. – Бывало и так, что оказывались на краю гибели, что поделаешь, без этого нет профессии скалолаза.

– Я каждый раз самым внимательным образом знакомился с вашими отчетами, Костя, и помню их. Они, между прочим, немало помогли нашим воспитателям и инженерам, в них много ценных наблюдений над природой белкового. Но что же дольше? – спросил он, видя, что альпинист замешкался.

– Так вот, каждый раз в подобной сложной ситуации Тобор неизменно проявлял… ну, бесстрашие, что ли, если говорить нашим, человеческим языком. Полное отсутствие трусости.

– Инстинкта самосохранения, – машинально поправил Аким Ксенофонтович, с возрастающим вниманием прислушиваясь к сбивчивому шепоту Невзглядова. – Этот инстинкт у него есть, конечно, но только в необходимых пределах. Иначе Тобор погиб бы в первом же серьезном испытании.

– Пусть будет инстинкт самосохранения, – торопливо согласил Невзглядов. – Дело не в терминах, – в существе… Тобор, когда нужно было, ни мгновения не раздумывая бесстрашно прыгал через каньоны, смело спускался в пропасти, на пики поднимался, да какие!.. Да и мне, сами знаете, жизнь однажды спас с риском для собственной… А теперь вот… Я не умею точно сказать, я не ученый… – Он кивнул на табло времени, на котором число штрафных очков продолжало расти, и выпалил: – Может, это у Тобора трусость вдруг прорезалась?

– Трусость? – переспросил Петрашевский.

– Ну да. Боязнь погибнуть. Может, испугался вдруг? Совершенствуется же!..

– Нет, это не трусость, Костя, – после продолжительной паузы задумчиво произнес Аким Ксенофонтович, покачав головой. – Я и сам успел подумать об этом, когда Тобор преодолевал метеоритную полосу. Не трусость, не осторожность, не боязнь, не инстинкт самосохранения… Тут что-то другое.

– Тек что же?

Петрашевский развел руками.

– Ума не приложу, – признался он. – Ничего подобного с Тобором прежде не бывало. Ведь перед самым экзаменом Тобору устроили генеральный прогон всего испытательного цикла. И он прошел его, батенька мой, великолепно.

– Знаю, Тобор более чем на четыре часа опередил расчетное время.

Некоторое время оба молчали, глядя на экран.

– А знаете, Константин Дмитриевич, из вас мог бы получиться неплохой ученый, – неожиданно оживился Петрашевский.

– Ну, что вы, Аксе… Аким Ксенофонтович, – быстро поправился Невзглядов.

– Серьезно. Я начал давно присматриваться к вам. Еще три года назад, когда мы пригласили вас, чтобы выработать у Тобора технику скалолазания. Вы очень проницательный молодой человек. У вас, батенька, аналитический склад ума, а это не так часто встречается…

– Мое дело – горы, – пробормотал Невзглядов, несколько сбитый с толку тем поворотом, который принял разговор.

Петрашевский улыбнулся:

– Горы без вас обойдутся.

– Они-то без меня – да, но не я без них…

– Вот что, голубчик, – решительно сказал Петрашевский. – Переходите-ка вы к нам, в ИСС. У нас, после того, как запустим этого красавца в серию, – кивнул он в сторону экрана, – работы ой, сколько будет.

Невзглядов покосился на собеседника: не смеется ли тот над ним?

– Ну, какой из меня ученый, Аким Ксенофонтович? – проговорил он. – Да я себя тут, в зале каким-то инородным телом чувствую, честное слово.

– И зря.

– Я со школьной математикой все время не в ладах был, – выложил альпинист.

– Не в математике дело. Знания – дело наживное. Главное – умение правильно мыслить. Вы, Костя, прямо-таки генератор идей. Такие люди нужны институту, как воздух, – заключил Аким Ксенофонтович.

Между тем испытание продолжалось. Тобор преодолевал километр за километром, хотя ему сильно мешал не на шутку разыгравшийся ураган.

Кто-то из ученых заметил, что на этом участке Тобору сподручней было бы перемещаться на гусеничном ходу. Реплика сыграла роль спички, поднесенной к сухому валежнику: в зале тотчас разгорелся спор.

Точнее сказать, это был отголосок и продолжение давних споров, которые, единожды начавшись, не затихали никогда. Они возникли, когда обсуждался вопрос как должен перемешаться в пространстве Тобор, которой только что покинул «материнское лоно» – камеру белкового синтеза.

Одни предлагали поставить Тобора на гусеницы, другие – на колесную площадку. Академик Петрашевский, бессменный координатор гигантского проекта «Тобор» выслушал всех и сказал:

– Шаги, шаги и только шаги! Бег – пожалуйста! Прыжки – превосходно! Природа за миллионы лет эволюции не придумала колеса, и это неспроста. Будущее – за шагающими и прыгающими механизмами.