Андрей Аникин - Вторая жизнь (сборник)

— Я рад видеть вас снова, — сказал Александр, вставая из-за стола.

— Я хотел бы лишь, ваше величество, чтобы повод для нашей встречи был менее печален, — ответил я.

— Сколько времени мы не виделись?

— Более года, ваше величество.

Он расспросил меня о подробностях смерти императора, несколько раз повторив задумчиво и с глубоким чувством: «Это был великий человек. Да, великий человек…» Царь осведомился о здоровье императрицы и младенца римского короля, спросил об императоре Франце. Однако тон его при этом стал несколько рассеянным.

— Я хотел бы быть с вами вполне откровенным, — сказал царь. Я молча поклонился. — Французская армия и собранные покойным императором со всей Европы войска стоят у моих границ и угрожают мне. Между тем вы прекрасно знаете, что я не давал никакого повода для угроз. Я честно соблюдал наши договоры. Мои требования никогда не выходили за пределы разумного, и они легко выполнимы… Теперь моя армия, как и ваша, стоит близ границы. Если бы я этого не сделал, Россия не простила бы мне легкомыслия. Видит бог, цели мои только оборонительные. Но, как военный человек и политик, вы понимаете, что трудно представить себе более благоприятную обстановку для осуществления моих требований силой…

— Это было бы величайшим бедствием для Европы, государь, — решился я прервать его, но царь продолжал, как будто не слыша:

— Ваши войска в Испании терпят поражения. В Германии неспокойно. Англия тверда, как никогда. Ваши союзники ненадежны. И у вас нет великих полководцев… После двадцати лет смуты и войны вы не можете рассчитывать на твердое соблюдение порядка престолонаследия. Если один из маршалов… или один из членов семьи Бонапартов…

Должен сознаться, я похолодел от ужаса, и мое секундное смущение не укрылось от царя. Как всегда великодушный и безукоризненно вежливый, он тотчас переменил тему.

— Франция не должна навязывать мне меры, гибельные для российской торговли и вызывающие недовольство моих подданных. Но я твердо повторяю вам то, что говорил раньше: я не обнажу шпагу первым. Если Франция действительно хочет мира, она найдет меня готовым к переговорам.

…Через два дня я выехал из Вильны в Париж с новой надеждой на мир. В Майнце я нагнал траурный кортеж.

Париж, июнь 1812 г.

…Уже слухи о смерти Наполеона, распространившиеся дня за два до правительственного манифеста, вызвали в Париже немалое волнение. Живя в уединении близ Севра и будучи болен, о чем я докладывал вашему императорскому величеству, я не мог лично наблюдать эти потрясения, но служащие посольства постоянно осведомляют меня самым подробным образом. Неделю тому назад возбуждение народа достигло крайней степени, так что министр полиции герцог де Ровиго вынужден был принять самые строгие меры. Среди черни парижской распространилась уверенность, что сторонники прежней династии Бурбонов, пользуясь помощью из Лондона, составили заговор. Возбуждению сильно способствуют недостатки и дороговизна, усилившиеся в последнее время. Крестьяне неохотно везут на продажу продовольствие, а правительство бессильно прокормить эту массу людей.

До вчерашнего дня я не имел возможности убедиться в правдивости или ложности слухов о заговоре, поскольку почти никаких сношений с французами после затребования паспортов и моего удаления из Парижа не поддерживал. Однако вчера совершенно неожиданно имел я визит Талейрана, князя Беневентского. С обычным своим искусством вел он речи о нынешних трудных днях, не связывая себя какими-либо твердыми мнениями. Из речей его я все же уяснил, что он считает заговор, подобный упомянутому мною, вполне возможным…

До известия о смерти Наполеона я имел основания думать, что война уже началась или начнется со дня на день. Ныне, однако, я пребываю в неизвестности и сомнениях.

Париж, начало июня 1812 г.

Мой дорогой мальчик! Надеюсь, ты еще в Дрездене. Господина де Рюффо, который едет в Польшу, я просил уничтожить это письмо, если он не сможет передать его тебе лично. О церемонии погребения не пишу: эти акты современного идолопоклонства самым подробным образом описаны в газетах.

Русского императора представлял на церемонии Куракин. Он вышел из своего добровольного заточения, а от его старческих немощей, кажется, не осталось и следа. Как слышно, императрица австриячка уже дважды принимала его. Все заметнее Талейран. Как ты проницательно заметил, он точно ждал этого случая. Пока он никто, но влияние его растет буквально с каждым часом. Я думаю, он прежде всего использует свое влияние против войны с Россией. Ведь если вблизи границ будет одержана большая победа, то Даву, Мюрат, Богарнэ или еще кто-то из полководцев въедет в Париж триумфатором и может объявить, что в услугах князя больше не нуждается. А в нынешней мутной воде он отлично ловит рыбу.

Что сказать тебе о настроениях в Париже? Наверно, так было в Риме после смерти Цезаря или, скорее, после смерти Нерона. Впрочем, по этому поводу Тацит, которого ты вспомнил, замечает, что едва ли можно говорить об общем настроении у такого множества людей, как население Рима. Тревога — вот, пожалуй, что объединяет настроение многих. Но есть немало людей, притом из совсем разных слоев общества, для которых нынешнее положение означает надежду. Так думает твой брат, который внезапно появился у меня на днях.

Многие боятся гражданской войны, а иные открыто говорят об этом. Правда, кто с кем будет воевать, — неясно. Но ведь и после смерти Нерона это было неясно. Само возвышение Бонапарта показало, чего можно добиться, действуя быстро и безжалостно, сочетая силу и хитрость. В известном смысле теперь узурпатору было бы легче. Ведь, говоря словами Тацита, manebant etiam tum vestigia morientis libertatis.[1] А теперь и следов нет. Что касается имен возможных узурпаторов, то я молчу. Об этом предмете ты можешь судить сам.

Похоже, что главная угроза теперь — сторонники Бурбонов. Они оказались гораздо сильнее, чем можно было думать. Много слухов о волнениях в Бретани, где темные крестьяне до сих пор верят в добрых королей.

Вчера Аннет вернулась с рынка с пустой сумкой. Нет мяса, молока, плохо с овощами. Многие булочники закрыли свои лавки. Аннет сказала, что в фобуре Сент-Антуан народ разгромил булочные. Там настоящий голод. Богатые платят за припасы втридорога, но у бедняков нет для этого денег.

Я ничего не пишу о наших спорах. Время — лучший ментор и судья. Одного я боюсь: деспотизм Наполеона был настолько всеобъемлющим, что его внезапный конец может вызвать катастрофу.