Михаил Савеличев - Тигр, тигр, светло горящий !

Мальчишку Стивен нашел в картотеке. Это был небольшой кабинет, увешанный детскими рисунками, пластмассовым столом с компьютерным терминалом и встроенным в стену аварийным шкафом, где помещался скафандр, сейчас небрежно натянутый на ребенка. На женщине скафандра не было и она сидела на полу, обнимая мальчика и глаза ее смотрели прямо на Стивена.

Он поежился, встретившись с ее мертвым взглядом. Ему даже показалось, что в нем запечатлелась последняя мольба и надежда на то, что ее ребенка спасут, что он останется жив и что она не продлевает его агонию, когда в скафандре начнет кончаться воздух и все тело ребенка начнет ломать неодолимое желание вдохнуть, легкие послушно и судорожно будут набирать азот и углекислый газ, но мозг будет требовать и требовать кислорода, а мышцы сокращаться в асфиксии.

Бомбардир связался с "Кочевником".

- Сэр, у нас находка. Ребенок в скафандре. Живой.

- А что с остальными людьми? Есть еще кто-нибудь живой?, - спросил Фарелл.

- Мертвы, Фарелл. Не сработал шлюз. Я удивляюсь как женщина успела надеть скафандр на ребенка.

- Хорошо, Стивен. Возвращайтесь и несите его на борт. Помощь вам нужна?

- Справимся.

Они соорудили из стула носилки и высвободили из объятий мальчишку (Стивен испытал небольшой шок, когда при этом пришлось отломить женщине руку), уместили его на них. Носилки получились чертовски неудобные и неустойчивые и приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не вывалить ребенка на пол. Но это было и к лучшему, так как отвлекало внимание от мертвых тел.

Когда Стивен и Трубецкой ушли на разведку, Фарелл не стал переключать на себя изображения, даваемые им видеокамерами и пустил все на запись. Он предполагал, что в причальном кессоне скорее всего никого живого не обнаружат, иначе кто-нибудь уж догадался бы по пограничным линиям сообщить о катастрофе, а на трупы смотреть не хотел. Не сейчас.

Интересно, как себя чувствует капитан взбунтовавшегося корабля или, точнее, взбунтовавшийся капитан корабля? По прибытию на базу его ожидает немедленный арест, но в расстрел верить не хотелось. На душе было паршиво. И было страшно. Страшно за себя. Страшно представлять, что может через несколько дней ты перестанешь существовать и никто этого не заметит, кроме интендантов, никто не пожалеет о твоем исчезновении и все забудут о твоем существовании. Все будут жить обычной жизнью: женщины рожать, дети расти, влюбленные ссориться и мириться, военные воевать. Земля будет вращаться вокруг Солнца, а галактики разбегаться. А тебя просто уже нет. Сколько человек жило на Земле с начала рода Homo sapiens? Миллиарды? Десятки миллиардов? А скольких из этих ушедших поколений мы помним? Сотню? И ты конечно же не войдешь в эту сотню, а присоединишься к этим безвестным миллиардам, и от этой мысли Фареллу стало жутко. А кто вспомнит лет через десять о погибших в Титан-сити?

Ему подумалось, что может такое беспамятство людей есть затаенный скрытый страх смерти. Ты не помнишь тех кто был до тебя, и значит до тебя никого не было, и значит ты первый. И кто говорит, что я умру? Кто помнит тех, умиравших до меня? Назовите имена этих несчастных! Не помните? И не вспомните, потому что до нас еще никого не было. А мы бессмертны, как боги.

Глава первая. ПИСАТЕЛЬ. Паланга, ноябрь 69-го

Погода в Прибалтике портилась быстро. Это не было феноменом только этой земли - кончалась ледниковая оттепель, позволившая человечеству встать на ноги, то есть выйти из пещер и крушить черепа ближних своих не камнем и дубиной, а - пулями и бомбами, причем вся прелесть была в том, что лично самому тебе это делать теперь и не к чему - достаточно поручить провести искусственный отбор обученным людям. Воистину - прогресс велик! И в ожидании грядущих холодов, грозящих похоронить нашу цивилизацию под толстым слоем льда, мы вступили в потрясающую по своей глупости гонку - кто раньше нас сотрет с поверхности Земли: то ли грандиозный факел атомного пожара, то ли ледовый ластик?

Как свидетельствуют старики, в прошлом веке в это время еще держалась относительно теплая погода, а море вообще никогда не замерзало. Сейчас же стоял ужасный холод (и это в начале ноября, в Литве, а не где-нибудь в Сибири! ), море у берега уже замерзло и только пройдя порядочно по льду можно было бы добраться до открытой воды, приобретший неестественный для этих мест цвет Ледовитого океана - свинец плюс угрюмость. Песок был запорошен снегом и ветер гонял его по пляжу, кидая в лицо и царапая кожу. И лишь сосны отдаленно напоминали о недавних временах тепла, солнца и моря своей вечной зеленью, так и не укрытой снегом. Деревья стойко выдерживали удары не на шутку разгулявшегося ветра, не давая ему захлестнуть, разметать, разнести маленькую Палангу.

Я прижимался к исполинской сосне, пытаясь не улететь с ветром, и жалел, что не оделся потеплее и не захватил с собой что-нибудь потяжелее. Надев очки от слепящего ветра, я наконец оторвался от своего защитника и, подталкиваемый в спину, подобрался к замшелому камню, принесенному сюда последним ледником. Усевшись и отгоняя мысли о грозивших мне заболеваниях почек, уха-горло-носа и предстательной железы, я стал смотреть на видневшееся из-за деревьев обледенелое море.

Чувствовалось, что мои традиционные утренние прогулки по берегу и парку накрылись. В отличие от Иммануила Канта я не был столь же педантичен или закален и мог легко пожертвовать нарождающейся привычкой. Видимо придется вот так и сидеть на камушке, подложив под задницу грелку, оставшиеся до лета месяца, когда можно будет возобновить свой моцион.

" Будет ласковый дождь и запах земли

И рулады лягушек от зари до зари... "

Пережить бы осень и зиму.

Я чувствовал себя то ли древним стариком, то ли Господом на шеститысячном с чем-то году творения, когда ему пришла мысль, что его замечательные создания вовсе не так замечательны, как это ему хотелось бы, когда все надежды на лучшее уже испарились и скольких бы детей своих не послал бы людям - ничего не изменилось бы, и их так же распинали, оскорбляли, а затем поклонялись, раздирая на себе одежды и кляня себя за слепоту и неверие. Убийство Спасителя многое говорит о человеческой природе: о его глупости, о его слепоте, о его нежелании видеть и иметь что-то в будущем, желая получить все сразу и сейчас, о его ненависти к живым и непонятном поклонении и любви к мертвым мудрецам и пророкам, о его склонности к крайностям и неприятию компромиссов, и о его стремлении повесить свои грехи на чужую душу, о его стремлении принять грехи других.

И я плоть от плоти такой же, что и выводит меня из себя, заставляет меня бежать все дальше от людей, хотя я понимаю, что это не возможно, ибо весь мир я несу в себе самом.