Олег Романчук - След Мнемозины

Как трудно быть женщиной… Слишком много сил приходится тратить на то, чтобы утвердиться в глазах ученых мужей в своем равенстве. Лишь умом приходится завоевывать расположение и признание, а заодно наживать многочисленных врагов, тайных и явных. А бороться со всеми уже не хватает сил…

Тревожная щемящая боль разъедает сердце, терзает душу. Сквозь выступившие слезы смотрела Гипатия на собственноручно сделанные астролябии, которые использовались многими мореплавателям, помогая им разыскивать путь в море по небесным светилам. Лежали на столе изготовленные ею гидроскопы-барильоны для определения плотности жидкостей.

Ее интересовала астрономия, математика, философия. В Мусейоне хранились написанные ею комментарии к Диофантовой "Арифметике", к учению об конических сечениях александрийского астронома Аполлония Пергского, а также к "Математическим канонам".

Ширилась людская молва, что она — сама мудрость. Поистине безгранично человеческое желание чудесного! Именно поэтому Гипатия не уставала повторять, что мудрость к человеку не приходит сама по себе. Мудрости нужно учиться, брать ее от мудрейших. Она же, Гипатия, пересказывает то, чему ее учили другие, то, что она переосмыслила и дополнила…

Ей самой многое неизвестно. Кто такой человек? Кем стал? Куда идет? Что с ним будет?.. Сколько нужно еще познать, чтобы постичь свое предназначение в Бытии! И вот этого человека заставляют барахтаться в грязных волнах лживых вероучений, вместо того, чтобы познавать Природу. Какой позор для Разума!..

Человек, как и космос, принадлежит к иерархии Бытия, занимая в нем далеко не последнюю ступень, но и не первую. Существуют другие миры, более светлые. И их много… Несметное количество. Бытие непрерывное, лучезарное, многообразное и разумное. Разумное начало таится во всем. К нему следует только приобщиться.

Взгляд Гипатии скользит по развернутому свитку "Черного ритуала", спасенного из храма Сераписа. Наполненный сокровенным содержанием эзотерических мистерий Изиды, папирус манил к себе.

"…Люди будут пытаться понять суть священных пространств, где не ступала нога человека, и отправятся за ними ввысь, желая изучить природу небесного движения. Но и это еще не все… Они даже осмелятся исследовать Ночь, самую далекую Ночь из всех Ночей, которая сплетает свою сеть быстрым светом, хотя и более слабым, чем солнечный…"

Стук в дверь оторвал Гипатию от чтения.

— Это я — Гиерокл, — донеслось снаружи.

— Учительница мудрости, скажи мне, почему во все времена презирали философов? — в голосе Гиерокла слышалась боль.

— Ты ошибаешься, Гиерокл, — рассмеялась Гипатия искренне, почти весело. — Философов почитали и уважали. Но их и боялись. Сейчас особенно. Знание двулико, словно римский Янус. И мудрость, и зло таятся в нем. В зависимости от того, кому оно служит, кто распоряжается им.

Те, кто на весы судьбы положил золото и знания не в силах уравновесить их. Эти вещи несопоставимы. И если это произойдет, то богатство обязательно перевесит. Но… лишь своей тяжестью. Истинное, настоящее богатство именно в знаниях. Призрачный блеск золота не способен ослепить его. И тем, кто безраздельно решил поклясться в верности Урании и Клио, кто усердно и упрямо восходит на Олимп Знаний, тем покорится Вечность. Но этим людям следует отречься от многого, кроме веры в Истину. Справедливость для всех. Они неизбежно подвергаются опасности быть осмеянным, оклеветанными, преданными, судимыми, и осужденным, а то и лишенными жизни. Но их совесть будет чиста, когда они поведут за собой других…

Глаза Гипатии увлажнились. Все-таки она была, прежде всего, женщиной. Гиерокл опустил голову. Он не мог видеть, как Гипатия печально покачала головой, словно отгоняя минутную слабость, словно упрекая себя за это ее проявление.

— Как непросто жить в мире среди бесчестья, зависти и произвола, — в ее словах звучало отчаяние, но не раскаяние. — Как мерзко наблюдать за людьми, в которых личное "я" делается маленьким и ничтожным, стремится смириться и уничтожить в человеке все хорошее и прекрасное, стремится сделать его рабом достатка и богатства, власти и вседозволенности.

— Дорогой Гиерокл! Твоими устами говорит желание помочь мне. Ты искренне желаешь мне добра, счастья и… покоя. Ты душевный, милый мой Гиерокл. Но ты не подумал о том, что скажут друзья, что подумают враги, если я оставлю Александрию. Это будет похоже на позорное бегство, которое прольется дополнительной струей воды на колесо зла, коварства и подлости.

Я верю, несмотря на все, что знаниями можно обратить людей к вере в Прекрасное, Справедливое и Доброе. Следует лишь донести слово Истины до человеческих сердец, и они поймут, что творить Зло — самое страшное из всего. Меня должны понять…

Человеческая жизнь коротка. Но есть в ней что-то такое, что не смолкая бурлит и живет, зовет к Звездам в черное Безмолвие… Слишком часто человеческое тщеславие и погоня за золотым тельцом омрачают все хорошее и светлое. Но наступит время, когда люди победят изначальное зло эгоизма. Звезды позовут нас, Гиерокл! Позовут!

Еще никогда не говорила так Гипатия со своим учеником. Гиерокл, словно губка, впитывал необычные мысли и любовался прекрасным лицом Учительницы. Неужели светлый разум погаснет во мраке Зла? Какая несправедливость! И он ничего не может поделать…

* * *

Рождался новый день. Вынырнув из ночной купели, кроваво-красный, словно медное зеркало, диск солнца тут же принялся высушивать бриллиантовые капли росы, посеянные царицей ночи на широких листьях пальм, сыром камне белых стен домов. Легкий ветерок приносил в город солоноватые запахи, настоянные на ароматах буро-зеленых водорослей облепивших берег, нетерпеливо ожидавших прилива, чтобы окунуться в целебный изумруд моря. Вскоре к этим ароматам присоединились другие: жареного мяса, вареных бобов, пряностей. Запахи распространялись в трепетно-прозрачном воздухе, одуряя прохожих, которых становилось все больше на улицах Александрии.

Однако в то мартовское утро 415 года даже самые последние нищие не канючили милостыни у заморских купцов-негоциантов и богатых граждан, безошибочно угадывая среди них самых милосердных и жалостливых, впрочем, такие попадались очень редко.

Какая-то могущественная, тупая и зловещая сила свела вместе почтенных матрон и торговок, патрициев и бродяг без роду и племени, воинов и монахов, толкая разношерстную и разноязычную толпу к Мусейону.

Гиерокл, с ночи карауливший возле старинного оплота философии, внимательно следил за народом, постепенно заполнявшим огромную площадь. Взгляд Гиерокла остановился на стайках мальчишек, которые, что-то выкрикивая, путались под ногами взрослых. Двое размахивали обломками мраморных рук, очевидно, от разбитой фанатиками статуи богини Венеры, и громко, в каком-то болезненном экстазе, кричали. Никто не обращал на них внимания.