Стенли Вейнбаум - Черное Пламя (сборник)

— Почему тебя назвали Эванной? — спросил, вышагивая рядом со спасительницей, Эдмонд.

— Одну бабушку звали Ева, а другую Анна, — пропела Ванни. На этот вопрос она отвечала несчетное число раз, и сейчас ее больше занимал недавний инцидент. — А почему бы тебе как следует не разозлиться на этого Поля? По-моему, он слишком задается.

— Наверное, — ответил Эдмонд. — Когда-нибудь. — После чего умолк и молчал всю дорогу до дома Ванни.

— До свидания, Эдмонд, — сказала Ванни, забрала из рук Эдмонда свои книги и скрылась за дверью.

И Эдмонду ничего не оставалось делать, как в одиночестве потащиться к своему дому. На следующее утро ссора была забыта: по крайней мере, Поль вел себя так, как будто ничего не случилось; естественно, что и Эдмонд не собирался возрождать события дня минувшего. В тот день, как обычно, провожал Ванни Поль — и провожал ее все последующие дни. Эдмонда это вполне устраивало, ибо он не собирался искать встреч с этой девочкой, но всякий раз, когда Ванни улыбалась и здоровалась с ним при встрече в школьной раздевалке или на дворе, сердце Эдмонда слегка сжималось от сладкого удовольствия. И он тоже всегда улыбался в ответ, улыбался, как умел, — слабой, кривоватой, неуверенной улыбкой. Именно так выглядела самая дружественная гримаса, на какую было способно его лицо.

Бесконечно долго тянулись годы ученичества и, как думалось мальчику, — бесполезные, глупые годы. Ведь так никто и не понял, что Эдмонд никогда не учился. Нет, безусловно, он аккуратно исполнял все письменные работы, покупал необходимые учебники, но никогда не заглядывал в них. Объяснения учителя и легкие повторения пройденного на уроке — вот все, что ему требовалось, ибо безупречная память не нуждалась в дополнительных усилиях при постижении научных премудростей.

В эти годы, годы пробуждающегося сознания, он невольно начал понимать, что разительно отличается от окружающих его человеческих существ. Отличается не только физически, что давно перестало иметь для него значение, а скорее, духовно, что и образовывало пропасть между ним и другими людьми — пропасть, которую он не мог преодолеть. Осознание своей необычности пришло к Эдмонду не сразу и началось с ощущения некоторого превосходства, спокойного пренебрежения к одноклассникам. Все они были глупы и медлительны, им приходилось корпеть над проблемами, которые открывались перед странным ребенком без труда, в одно мгновение. По оценке Эдмонда, даже умница Поль, имевший блестящие оценки и вызывавшийся отвечать, когда остальные смущенно чесали в затылках, немногим отличался от прочих олухов и тупиц.

Но жизненно важное различие крылось не в уровне способностей Эдмонда, а в самой его природе. Понимание этого пришло как суммарный накопленный результат бесконечных выговоров учителей, которые частенько наставляли на ум странного ребенка, используя старинные поговорки, смысла которых Эдмонд не понимал и не старался понять, считая пустым сотрясением воздуха. Темная пелена, скрывавшая до времени еще не оформившееся знание, спала в седьмом классе, и случилось это так.

Шел урок географии, на котором учитель неоправданно долго и нудно рассказывал о все возрастающей роли Южной Америки для Соединенных Штатов. В разгаре объяснений скучающий Эдмонд слегка скосил глаза к окну. На улице творилось что-то необычное: на перекрестке, возле помятых машин бегали и суетились какие-то люди, прохожие с интересом наблюдали за развитием событий. Заинтригованный мальчик сделал неосторожное движение головой, что не укрылось от раздраженно-бдительного взгляда классной дамы.

— Эдмонд Холл! — тут же раздался властный окрик. — Сделай одолжение, забудь про окно и слушай, о чем говорят в классе.

И за этим последовало самое немыслимое из всех привычных до тошноты заявлений.

— Никто не может думать о двух вещах сразу!

Но Эдмонд знал со всей очевидностью, что учительница ошибается. Он-то как раз мог с необычайной точностью и ясностью размышлять о двух вещах одновременно.

Глава третья

Средняя школа. Границы мира слегка раздвинулись, и в освободившемся пространстве стало гораздо проще передвигаться в одиночестве. Новые учителя, приходящие лекторы, и нет бдительных взглядов, подозрительно провожающих одиноко бредущего мальчика. Эдмонд был почти удовлетворен.

Худенький малыш превратился в стройного, довольно высокого четырнадцатилетнего парнишку. Некая аскетическая угрюмость уже наложила свой отпечаток на черты его еще не оформившегося лица, а редкие улыбки, больше похожие на иронические усмешки, предвещали, что скоро сие лицо приобретет законченную “демоническую прелесть”. Мальчики недолюбливали его, девочки просто не замечали; его же не тянуло ни к одним, ни к другим; более того, Эдмонд спокойно, но всякий раз решительно отвергал редкие предложения дружбы.

И здесь учеба не легла на его плечи тяжелым грузом. Эдмонд не растерял легкости восприятия нового, не притупилась его феноменальная память. Двух семестров оказалось вполне достаточно, чтобы выполнить все необходимое по выбранному курсу, предав презрительному забвению все остальные предметы. По этой причине в его распоряжении оказалось достаточно свободного времени для исследований, которым с необычайным упорством он предавался вот уже целый год, — познанию самого себя.

Робкое понимание своей исключительности переросло в твердую уверенность. Теперь Эдмонд точно знал, что обладает двумя абсолютно равными и независимыми механизмами мышления, каждый из которых мог следовать своей, совершенно независимой цепочке мыслей. Он частенько читал сложнейший научный труд, предаваясь при этом бездумным и неторопливым мечтаниям. А еще он мог объединить два своих интеллекта в одну могучую силу и, если бы захотел, мог продемонстрировать своим наставникам такой широчайший кругозор и глубину знаний, что, безусловно, сразил бы их наповал. Он мог читать с необычайной быстротой и легкостью, когда одного взгляда оказывалось достаточно, чтобы усвоить половину страницы печатного текста. Или мог позволить себе, не прибегая к помощи мела или карандаша, в уме решать квадратные уравнения из курса школьной алгебры. Но он никогда не щеголял своими способностями и не выставлял их напоказ. Следуя однажды выбранной линии поведения, он не вызывался в добровольцы, никого не поправлял и, лишь слушая ответы умницы Поля, иногда мог себе позволить брезгливо улыбнуться.

Прошел год, и снова замелькали рядом иссиня-черные косы маленькой Ванни. Возмужавший Поль, с манерами, приличествующими выпускнику, прогуливал даму по школьным коридорам; и она по-прежнему улыбалась при встрече с Эдмондом. А он, отметив несколько рассеянное выражение ее лица, вспомнил, что этим летом Ванни похоронила отца.