Вячеслав Рыбаков - Вечер пятницы

- Ой, - обрадовалась девочка, - придумайте мне стул, чтобы сам ездил кругом кресла и когда надо поднимался. А то все гены да атомы - а к вечеру так ноги отстоишь, что никакая колбаса не радует...

Они опять засмеялись, и Постников засмеялся тоже.

- Обязательно, - пообещал он. Под простыней он совсем задохнулся, и сердце ощущалось все сильнее. Зря пошел, думал он. Надо было до холодов подождать.

Седовласый встал, сунул своей девочке мятую бумажку и сказал отчетливо:

- С вас десять копеек. Я смотрел прейскурант.

Последнее слово он произнес зачем-то с претензией на прононс: "прайскуран". Девочка фыркнула, сунулась в ящик стола и дала ему гривенник. Седовласый, с какой-то гневливой силой ударяя своей породистой тростью в пол, прошагал к двери, а там обернулся и звенящим от негодования голосом выкрикнул:

- Срам!! Общество изнемогает от вашей проституции! Как можете вы жить без морали - вы, молодые девушки! Лучшие люди России всегда видели в вас хранительниц чистоты! А вы! Хоть бы помалкивали!

И вышел. Девчата оторопели на миг, потом засмеялись. Ножницы снова бодро запрыгали, позвякивая, вокруг головы Постникова.

- Вот олух старый! Башки себе помыть не может, а туда же...

- Они везде так, - сказала постниковская девочка хладнокровно. - Сами всю жизнь помалкивали, теперь всех заткнуть рады - вот и вся их мораль. Плюнь. Старики подают хорошие советы, вознаграждая себя за то, что уже не могут подавать дурных примеров.

- Это кто изрек? - спросил изумленный Постников.

- Ларошфуко, - ответила девочка. - Освежить?

Час "пик" давно отхлынул, и в автобусе можно было стоять довольно свободно. Постников поозирался-поозирался и остался в конце салона, протянув руку к поручню и посасывая сразу две таблетки валидола. Думать он уже не мог и только смотрел вокруг. Мысли - все как одна - казались в этой духоте и суете нестерпимо скучными и лишними, выдуманными какими-то. Когда автобус замирал у светофоров, становилось совсем нечем дышать. Надо было на дачу, снуло тосковал Постников.

- Нет, ну ты послушай, чего пишет! - громко сказал, потрясая листком письма, сидевший напротив Постникова полный мужчина в черном бархатном костюме, по меньшей мере английском, и толкнул локтем пребывавшую между ним и окном увешанную фирменной одеждой женщину. Женщина со скукой смотрела в окно, а на коленях у нее сидела маленькая импортная принцесса лет семи. На коленях у принцессы стояла авоська джинсовой ткани с изображением какой-то монтаны, вся в ярких наклейках с пальмами; из авоськи единообразно, как патроны из обоймы, чуть наклонно торчали четыре горлышка портвейна розового крепкого. Дефицит где-то выбросили, глядя на горлышки, мельком подумал Постников. Принцесса увлеченно ковыряла пробки пальчиком. Женщина степенно повернула к мужчине увенчанную странной прической голову. Крупная золотая серьга, колыхнувшись в ее ухе, окатила глаза Постникова горячим лучом. Мужчина принялся читать:

- "С Колюхой не встречаюсь, не могу видеть. Но если нарвусь, полжизни точно отниму. А было так, они с Вовиком добра насадились, а до этого еще с Людой с лесопильни выпили по бутылке. Сел на мой мотоцикл и газанул. Мотоцикл и встал на дыбы. То есть врезался в забор. Короче, побили стекло лобовое, фару, зеркала, аккумулятор вытек весь. Батя озверел, да после плюнул", - мужчина опять громко засмеялся, мотая лысеющей, лоснящейся от пота головой. Женщина, не издав ни звука, столь же плавно отвернулась.

Сын был дома, но куда-то собирался. Губы его были пунцовыми и чуть припухли. В воздухе мерцал осторожный запах незнакомых Постникову духов.

- А, привет! - сказал сын обрадованно. - А я уж думаю, куда ты запропал. Мать звонила из своей Тьмутаракани - я сказал, ты еще не пришел.

- Правильно сказал, - одобрил Постников. Он был едва живой от усталости. - Всегда говори правду.

Сын довольно хохотнул.

- Как она там? Что говорила?

- Здорова... Куда пиджак? Пиджаку на вешалке место, он же так форму теряет!

- Плевать, пускай теряет... Что мама сказала?

- Командировку ей продлили, - сказал сын, аккуратно увешивая на вешалку постниковский пиджак.

- Надолго?

- На неделю.

- Ничего себе! Почему?

- Да я толком не понял... некогда было вникать, знаешь.

- Ясно.

- Мясо там еще осталось, мы не все съели. Так что ужинай.

- Спасибо. Мне мама ничего не передавала?

- М-м-м... Что-то она такое говорила, погоди...

- Вспомни, пожалуйста, - Постников в одних трусах плюхнулся в кресло у раскрытого настежь окна. В окно заглядывали молодые березки, любовно посаженные жильцами лет десять назад. Мне тогда было сколько Свирскому сейчас, подумал Постников и с омерзением провел ладонью по своему влажному животу. Живот был небольшой еще, но уже трясущийся и какой-то голубоватый - такого цвета, наверное, будет синтетическое молоко, когда всемогущая наука подарит его людям. Постникову смертельно захотелось, чтобы жена передала ему нечто бессмысленно лирическое, десятилетней давности. А еще лучше - двадцатилетней. Например: я ужасно соскучилась, без тебя уснуть не могу, а если задремываю - вижу тебя во сне... И чтобы Павка вспомнил.

- Из башки вон, - сказал Павка. - Слушай, я уйду сейчас.

- Куда?

- К Вальке. У него дээсовская выставка на квартире сегодня. Социальные акварели.

- Когда вернешься?

- Да я, может, не вернусь. Ты ложись, не жди меня. А! - Павка хлопнул себя по лбу. - Велела белье не занашивать. Если, говорит, сами простирнуть не соберемся, складировать в таз под раковиной - приедет, обработает. А то, говорит, никакой отбеливатель не возьмет.

- Ясно, - сказал Постников бравым голосом. - Ты исполнил?

- А то! Трудно, что ли?

- Молоток. Беги, ладно. Позвони только, когда сообразишь, вернешься или нет. А то я волноваться буду, Павка.

- Ой, да плюнь! Зануда ты, отец. Как тебя любовницы терпят?

Постников подумал, что надо бы вспылить, но ни желания, ни сил на это не обнаружил. Да и сын засмеялся, показывая, что шутит, подошел к Постникову и ткнул вертящимся пальцем ему в живот. Живот уже просох, почувствовал Постников, тоже засмеялся и хлопнул сына по руке.

- Утром когда вернешься?

- Ну ты что, склероз совсем? Утром же у меня тренировка.

- Тьфу, черт, суббота, - вспомнил Постников. Павка бросил себе на спину свитер, завязал рукава на груди.

- Это... там тебе еще письмо из Штатов.

- От Эшби?

- Да я не смотрел. Пока! - Дверь лязгнула.

Это действительно было письмо от Фрэнка Эшби. Постников познакомился с Фрэнком на конгрессе социомодельеров четыре года назад. С длинным, непривычного вида конвертом в руке Постников пристроился обратно в свое кресло. Из распахнутых окон дома напротив как недорезанные верещали по-английски какие-то новые, совсем уже неведомые Постникову группы, громко открывала душу женщина Пугачева, Боб Расческин доверительно сообщал, что он змея и сохраняет покой, устарелый Жарр булькал "Магнитными полями". Вечер пятницы. Хлопнула дверь внизу, и раздались громкие голоса Павки и Вальки. Валька, оказывается, ждал где-то здесь - то ли на лестничной площадке, то ли в кустах под окном. "У нас у самих рыльце в пушку!" - "У всех в пушку! Не об этом речь, не о количестве пушка, а о наличии рыл как таковых!" - "Демагогия. Мы всех будем ругать, а нас никто не смей, мир сразу развалится..." - "Ой, да плевали все..." Постников прислушивался, пока голоса не пропали, но так и не понял, о чем речь. Какие-то их дела. Сигнал с другой планеты, обрывок чужой шифровки. "Дешифровать к утру, ротмистр, или расстанетесь с погонами!.."