Юрий Нестеренко - Удовольствие Дона Хуана

-Подождите, вы хотите сказать, что вам нравилось именно уничтожать любовь? Или же вы находили наслаждение в том, чтобы страдать лично?

-Нет. Не то и не другое. Карьера мученика меня никогда не привлекала, я же говорю, что был плохим христианином...

-Не кощунствуйте, - строго прервал его я, - смешивать святых мучеников с искателями греховных услад...

-Да полноте, неужто ваш бог так слаб, что не может постоять за себя сам и нуждается в вашей защите? - ответил этот нечестивец, и тут же за окном сверкнула очередная молния и загрохотал гром. Однако даже столь явное знамение не смутило его, и он продолжал: - Я никому не позволил бы - и не позволял - причинить мне страдание. Мне не раз бросали вызов соперники, и я ни разу не отступил. Я сражался и побеждал. С другой стороны, хотя я неоднократно разрушал чужую любовь, завоевывая женщину для себя, мне это тоже не доставляло особого наслаждения. Не хочу сказать, что мне это было вовсе неприятно, но - то была лишь мелкая тактическая победа, необходимый шаг к главной цели. Главное же наслаждение заключалось в том, чтобы самому, по собственной воле и без всякого принуждения со стороны людей или обстоятельств, разрушить собственную любовь. Разрушить до того, как она пойдет на спад естественным путем - ибо, разумеется, вечная любовь бывает только в глупых стихах, которых я, впрочем, сочинил немало - оружие не менее действенное, чем шпага...

-Так вы боялись этого будущего спада и спешили упредить его?

-Нет, нет; если бы вечная любовь и была возможна, я бы поступил с ней так же, пожалуй, даже еще с бОльшим удовольствием... Чем более сильным и подлинным было чувство, тем лучше. Иногда оно вспыхивало само, без усилий с моей стороны; иногда мне приходилось долго и кропотливо его выстраивать - даже не знаю, в каком случае удовольствие от последующего разрушения было лучше. Пожалуй даже, что во втором.

-Я не вполне понимаю, что двигало вами... - признался я.

-Что, дон Хуан оказался не столь примитивным существом, как вы полагали? - в очередной раз усмехнулся он.

-Скорее, более извращенным, - не сдержался я, но тут же, сменив тон на более мягкий, напомнил ему, что его мятущаяся душа еще может обрести спасение и покой; но он вновь не пожелал меня выслушать.

-Что ж, я помогу вам поискать объяснение, которое вас удовлетворит, - прервал он мои попытки. - Почему бы не считать мой modus operandi высшим проявлением свободы? Любовь есть высшая форма рабства - рабство желанное; следовательно, сознательное разрушение этих цепей есть деяние, достойное истинных титанов духа...

-Усмирение порочной страсти - задача вполне посильная и не титаническая, что бы там ни говорилось в упомянутых вами глупых стихах, - ответил я. - В вас говорит гордыня. Если вы и впрямь жаждали духовных подвигов, то искали их не на той стезе.

-Я не жаждал подвигов. Подвигов жаждут те, кто хотят что-то доказать себе или другим.

-Но разве вы не стремились доказать себе, что свободны?

-Нет. Я просто наслаждался свободой. Разве птица кому-то доказывает, что умеет летать? И разве она не спускается на землю, прежде чем вновь подняться в небо?

-И вы хотите сказать, что наслаждение свободой острее после добровольного рабства?

-Разве это не логично? Впрочем, я сказал, что это - всего лишь объяснение, подходящее вам. Если оно и верно, то лишь отчасти. Я наслаждался самим процессом... разрушения того, что мне дорого... и утверждаю, что нет удовольствия острее, чем это.

-Это безумие, дон Хуан.

-Нет, отчего же? Я ведь был не чужд и обычным удовольствиям любви. Но там, где для обычных любовников наступает расплата, для меня открывалось лишь новое наслаждение. По-моему, я вполне разумно устроился.

-Сама погоня за наслаждениями неразумна, ибо они приедаются, и отчаянье становится наградой ступившему на сей путь. Видел я людей богатых и знатных, перепробовавших пороки и подиковинней ваших, а все равно жизнь им сделалась не мила...

Произнеся эти слова, я вдруг вспомнил его фразу о желании прыгнуть в пропасть - и, словно вспышка молнии за окном, озарила меня страшная догадка.

Он смотрел на меня с усмешкой.

-Несчастный! - воскликнул я. -Неужели вы отягчили вашу душу еще и грехом самоубийства?!

-Пожалуй, нет, - медленно произнес он. -Жизнь вовсе не сделалась мне не мила. Но мне хотелось испытать и это чувство... не переходя, однако, последней черты. Однако для того, чтобы наслаждение было максимально острым, следовало все делать так, как будто я действительно собираюсь прыгнуть... следовало самому уверовать в то, что я прыгну. Я уже говорил, что много раз рисковал жизнью на дуэлях, но это совсем не то... там был внешний противник, которого надо было победить - как и в любви, там поражение, пришедшее извне, не доставило бы мне никакого удовольствия. Вся суть была в том, чтобы делать все самому, по собственной воле, шаг за шагом - вплоть до того момента, когда я балансировал на краю обрыва и начал уже клониться вперед, чтобы в самый последний миг удержаться. Но... моя нога соскользнула...

Я ничего не ответил, чутьем уловив, что мое выжидательное молчание для него действеннее слов.

-Впрочем, возможно, вы и правы, - неожиданно согласился он. - Я сделал это, потому что хотел сделать. С жизнью надо расставаться так же, как и с любовью - не дожидаться со страхом, пока она иссякнет сама, но, когда она все еще дорога тебе, последовательно и планомерно разрушить ее самому, находя в этом высшее наслаждение.

-И вы не сожалеете о том, что сделали? - спросил я, все еще надеясь найти в нем хоть тень раскаяния.

-Нет, - ответил он. -Разве что... я не думал, что это будет настолько... болезненно.

Очередная вспышка молнии озарила его бледное лицо, и лишь в этот миг я понял, что ироническая усмешка, практически не покидавшая его уст, была на самом деле гримасой физического страдания.

-В последний раз предлагаю вам, дон Хуан, - воскликнул я, раскаяться и воззвать к милосердию Божию! Ибо земные страдания ничто в сравнении с тем, что уготовано вам в аду...

Однако мой пылкий призыв остался без ответа. Я поднес свечу ближе к его лицу и понял, что увещевание мое опоздало. Мне оставалось лишь опуститься на колени и вознести молитву за душу этого грешника - молитву, у которой, увы, было мало шансов быть услышанной... Затем я вышел и известил хозяина о смерти постояльца.

Наутро я и Рауль продолжили наш путь..."