Владимир Романенко - Год белой кометы

— Не думал, что мне так повезет… Надо же, на моей смене… даже не верится. Вы ведь не шутите, правда?

— Вообще-то я заметил ее еще вчера, но не был уверен. Сейчас сомнений в том, что здесь комета, почти нет. Чтобы выяснить это точно, нам надо сделать еще пару снимков. Завтра я перешлю их по электронной почте астрометристам, чтобы они просчитали орбиту, и все будет окончательно ясно. Сейчас важно поработать без сбоев до конца смены. Вы уж постарайтесь.

— Легко сказать — если бы все зависело только от меня…

— Понимаю. Но я думаю, что раз уж повезло вам сегодня, то повезет и дальше. Давайте в честь этого события выпьем кофе.

Кирилов широко улыбнулся. Накопившейся за последние ночи усталости уже не было. «Еще не все грани смысла тобой познаны», — вспомнил он про себя давно забытое древнее изречение.

Ночь заканчивалась.

Заканчивались его наблюдения.

Решение, о котором просил директор, почти созрело.

…Было уже около шести утра, когда Максим Петрович выглянул в окно. Небо на востоке светлело, и у вершины Менге-Бека начало розоветь вытянутое линзовидное облако, которое как бы зацепилось за острый черный силуэт горы. «Ясного неба — на сутки, не больше, — подумал Кирилов, — в самый раз успел». За многие годы работы на станции, иногда по несколько месяцев подряд, он хорошо изучил местные приметы перемены погоды и давал почти безошибочный прогноз на ближайшие пару дней. Облака, похожие на «летающие блюдца», появлялись всякий раз перед тем, как крепкий южный ветер приносил многодневный снегопад или дождь, и его вахты у телескопа становились скучными и беспредметными. В такое время он обычно читал статьи в журналах, пил чай, смотрел телевизор, но уже через двое суток лихой непогоды все это до чертиков надоедало, раздражало, Максим Петрович уходил в комнату отдыха и валился на диван. Спать тоже не хотелось, и чаще всего набегали воспоминания. В этот раз с погодой явно повезло, и только теперь, когда он сидел, устало и зябко прислонившись к подвешенному на стене радиатору отопления, в ожидании машины, в его памяти снова возник горячий августовский день, когда он в первый раз встретил Симу…

4

Тот год был очень сухим и солнечным. Даже в горах дожди шли редко, и в горных лесах то и дело возникали пожары — то ли от костров неосторожных туристов, то ли от тлеющих сигарет и пыжей шныряющих по лесам браконьеров. Кирилов только что приехал на очередные наблюдения и прилег отдохнуть после дороги, когда в дверь постучала дежурная:

— Максим Петрович! Пожар!

Кирилов вскочил с кровати, открыл рывком дверь:

— Где!?

В гостинице было тихо и пусто, но слабый запах гари уже проник в коридор.

Дежурная подошла к окну и показала на склон горы.

— Лес горит!

Густой белый хвост дыма, через который иногда пробивались высокие языки пламени, поднимался над лесом, окутывая вершины деревьев. Через открытую форточку было слышно потрескивание сучьев, со склона доносились громкие голоса.

— Почти все наши там, — сказала дежурная, — но их немного. Дело, конечно, добровольное… — добавила она негромко.

— Я мигом, — сказал Кирилов, не обращая внимания на последние слова дежурной. Он накинул рубашку, наспех зашнуровал ботинки, выскочил из гостиницы и, быстро перемахнув мостик, через речку поднялся на десяток метров вверх по склону. Пожар полыхал в сухой траве, тлел в прошлогодних листьях, уже тянулся по сучьям к стволам сосен. Кирилов сразу же увидел несколько человек, которые прокапывали канаву и среди них своего давнего приятеля Сашу Малахова. Малахов, перепачканный гарью и бурой глиной, с лицом, мокрым от пота, быстро и ловко орудовал лопатой. Канава была уже не менее полуметра в ширину и тянулась вверх вдоль очага пожара. Саша на секунду поднял глаза на Кирилова.

— А, Максим! С корабля — на пожар? Хорошо, что пришел! Лопат больше нет, поэтому наломай себе веник и давай туда — он показал в сторону, где полыхало на земле пламя, — надо сбивать огонь. Ну, в общем, ты понимаешь…

Малахов снова взялся за лопату, а Кирилов, отломив от ближайшего орехового куста десяток веток, бросился в густой дым и стал отчаянно хлестать своим веником по языкам огня, обнимавшим поваленную на землю толстую и сухую ветку. Ветра почти не было, дым медленно расползался над землей и густел, резал глаза, дышать было тяжело. Рядом с Кириловым двигались чьи-то силуэты, он слышал голоса людей, которые, вероятнее всего, выполняли такую же работу. Внезапно у самого его уха раздался звонкий женский голос, и Максим Петрович от неожиданности вздрогнул.

— Да не машите вы, как ворона крыльями! Только воздух гоните и огонь раздуваете, а толку-то? Смотрите!

Женщина короткими и резкими движениями ловко ударяла по хвостам пламени и они сразу гасли, даже не оставляя тлеющих следов. Кирилов попытался делать так же, но у него почему-то так не получалось.

— Снимите листья с веток и подломите их покороче, — посоветовала она, — ничего-то вы, городские, не умеете…

Он не стал с ней спорить: до этого дня гасить пожары ему не приходилось. Дальше они передвигались от одного очага к другому вдвоем, сбивая огонь ветками или затаптывая его ногами. Большое пламя, наконец, удалось затушить, и только кое-где из-под листьев пробивались тоненькие сизые дымки. На краю небольшого оврага Кирилов остановился, чтобы перевести дыхание, поставил ногу на выступавший из листьев камень. Отпрянуть назад он не успел: камень легко вывалился, и Кирилов рухнул вниз, туда, где из отшлифованного весенними и ливневыми паводками берега выступали густые ветки молодого ольшаника. Он попытался встать, но не смог: резкая боль свела ногу.

— Что случилось?! — крикнула с берега оврага его спутница.

— Думаю, что ничего страшного, — ответил Максим Петрович, — неудачно выбрал точку опоры…

— Хотели, как Архимед, перевернуть мир, но мир за это перевернул Вас! Сможете сами выбраться?

— Попробую!

Кирилов снова попытался подняться, взявшись рукой за ствол деревца, но, как только встал на ногу, боль снова ударила в сустав, и он невольно вскрикнул.

— Не двигайтесь, я сейчас спущусь к Вам!

Женщина скрылась в высокой траве, и через две-три минуты он увидел, как она поднимается к нему вверх по ручью. Только сейчас он разглядел ее получше. На ней были потертые и полинявшие джинсы, резиновые сапожки и куртка-ветровка, перепачканная сажей. Цвет волос разглядеть не удалось: она плотно обвязала голову белым ситцевым платком, как это обычно делали женщины-казачки из соседней станицы. Наконец, она подошла к нему и тревожно спросила: