Аскольд Шейкин - Зеленый остров

Поликарпова они словно бы вовсе не замечали, да и сам он не вмешивался в их разговор. Что ж это все-таки за народ? Команда, готовящаяся к Олимпийским играм? Международный студенческий лагерь?…

К концу обеда такое предположение показалось ему наиболее правдоподобным. Однако, решив это выяснить, из осторожности он все же начал с другого.

— Друзья, — сказал он, обращаясь к молодым людям, как и прежде, по-английски. — Я попал к вам на остров случайно. В открытом море меня смыло за борт судна и вынесло на ваш берег. Я подданный Советского Союза, и хотя у вас тут очень хорошо, но, чтобы я мог возвратиться на родину, мне надо связаться с ближайшим советским консульством.

Он говорил и видел, что его не понимают. Слушают с вежливыми улыбками и крайне растерянно.

— Родина там, где мы, — наконец проговорила Ринга. — Родина здесь, на Зеленом острове.

— У каждого человека — своя родина, — несколько обиженно ответил Поликарпов.

— Родина там, где мы, — повторила Ринга с улыбкой снисхождения. — Больше нигде ничего нет.

Поликарпов поглядел на Сайда, затем на своего соседа справа (его звали Рэмо и, судя по внешности: рыжая шевелюра, крупные черты лица, — был это швед или норвежец) — оба они вежливо улыбались, слушая Рингу, и согласно кивали.

— Нет, вы непременно должны меня понять. Я не родился здесь, меня забросил к вам на остров несчастный случай. Я служу на судне. Вы все тоже наверно где-то учитесь, работаете, охотитесь, ловите рыбу…

Рэмо удивленно спросил:

— Для чего ловить рыбу?

Говоря это, он повернулся к Поликарпову, и тот увидел, что у Рэмо нет левой руки!

— Вы же потеряли руку? Где вы ее потеряли? На войне? На охоте?

Поликарпов был раздражен и потому спрашивал так прямолинейно.

— Рука? — Рэмо перестал улыбаться. — Но вы же знаете: это — знак счастья.

— Понимаю, — торопливо прервал его Поликарпов, почувствовав, что коснулся чего-то запретного. — Такой жертвой можно только гордиться.

— У меня тоже есть знак, — сказала Ринга и, откинув волосы, показала большой широкий шрам возле правого уха.

«Проказа, — подумал Поликарпов, холодея. — Вот куда я попал».

Лишь с большим трудом он заставил себя вслушаться в то, что говорил Рэмо:

— Когда в небе раздается гремящий глас, каждый из нас ждет своего высокого часа. Ко мне он обращался дважды.

Это была уже самая примитивная мистика.

Поликарпов оглянулся на домик. Сквозь открытую широкую дверь белел холодильник в прихожей, дальше — в глубине прохладного полумрака комнаты — блестел лакированной чернотой бок рояля.

Сомнений не было. Он в колонии прокаженных. Недаром же здесь нет детей. Это — международный лепрозорий для очень обеспеченных людей.

Проказа! Самая пока еще непонятная болезнь на Земле! Поликарпов много раз встречался с нею в странах Востока. Он знал, что это такое. Тоскливо глядя на вазу с фруктами апельсины, бананы, виноград, — он сказал, чтобы только не молчать:

— Как замечательно! И все это растет на вашем острове?

— О, это привозят, — с улыбкой подхватил Рэмо, явно обрадованный перемене разговора. — Оттуда. — Он указал в сторону лагуны.

— Там, где живет Первый, — добавил Сайд, пристально глядя на Рингу.

За столом опять воцарилось неловкое молчание. Настолько неловкое, что Поликарпов потупился, уставившись на пустую чашку из-под бульона. Никого из этих людей он был больше не в состоянии видеть. Это было ему слишком тягостно. Но и не слышать того, что они говорят, он не мог.

Голос Рэмо:

— Первый — это тот, кому все подчиняются с первого слова.

Голос Сайда:

— Кто не подчиняется, тот уходит раньше высокого часа.

Снова голос Рэмо:

— И никогда не приходит назад.

Голос Ринги:

— Того очень рано забирает бог.

— Бог? — не спросил, а скорее даже охнул Поликарпов.

Еще один молодой человек — в зеленом банлоновом свитере, в серых брезентовых шортах — вышел из домика, подсел к столу.

Поликарпов исподволь оценивающе оглядел его; узкогруд и невысок, будто мальчик, хотя лет ему уже определенно за двадцать пять; смугл, как и Сайд. Губы, сжатые в две серых полоски, нервно подрагивают. Лицо его выражало — в этом сомнений не было — самое глубокое презрение, и судя по всей его позе, по наклону головы, оно адресовалось ему, Поликарпову!

Но почему же ему? Во всем мире моряк, терпящий бедствие, встречает сочувствие. Это азбука вежливости в отношениях между народами. Но даже если Ринга, Сайд и Рэмо еще ничего не успели ему объяснить, за что же сразу презрение? Попытаться заговорить? Но ведь этот парень сейчас в таком ослеплении неприязни, что никакие слова не дойдут до него!

— Бог? — тихо повторил Поликарпов.

Ему не ответили. Да он и не ждал ответа. Его заботило только одно: как можно скорее уйти.

Встали из-за стола. Сайд вынес аккордеон, вышел на пляж, почти к самой воде. Жители домиков столпились вокруг него, слушая игру.

Поликарпов стоял от них в полусотне шагов, думал: «Высокий час… Кто не подчинится, тот уходит раньше высокого часа… Едва ли в этом лепрозории богатые люди: ими слишком круто командуют. Так, словно они живут тут из милости».

И он все более мрачнел.

Прокаженные! Молодые, загорелые красивые люди! Красивые, несмотря ни на что…

Вернувшись к своим пальмам, он бросился в воду, до боли тер песком руки, лицо, губы, а потом сел у подножья деревьев и, пока не стемнело, смотрел на океан и думал о том, что теперь делать.

Было ясно: Первый — это главный врач лепрозория. Его резиденция находится на противоположном берегу лагуны, и, казалось бы, следовало переплыть лагуну и обратиться к нему. Но ведь самое лучшее, на что можно было тогда надеяться, полуторамесячный карантин. Худшее, то есть если Поликарпов уже заразился, — он мог навсегда остаться на острове.

Он вспомнил, что неподалеку от того места, где Сайд после обеда развлекал островитян игрой на аккордеоне, на песке, у самой воды, лежал длинный серый брус, и к нему были подчалены несколько легких лодчонок. Служили они, видимо, для прогулок по лагуне. Если одну из этих лодчонок перетащить через остров, Поликарпов не побоится выйти на ней в океан! Только бы не наткнуться на кого-либо из медицинского персонала!

О! Если уж ему выпала доля окончить жизнь в лепрозории, пусть это будет на родной земле!

На рассвете Поликарпов снова направился к домикам. Цель его была предельно проста: решить, какая из лодок больше всего подходит для плавания по океану. Как только стемнеет, он за нею придет.