Сергей Яковлев - Письмо из Солигалича в Оксфорд

Это была невинная игра. Мы просто были рады, что мое возвращение и наша встреча все-таки состоялись. Мы старались не спугнуть настроение. Падал мягкий снег - первый дл меня в этом году. Впереди ждал ужин, называемый в Англии обедом, а в сумках и пакетах, которые мы теперь едва волочили вдвоем, лежали восхитительные вещи, для меня сейчас, пожалуй, не менее заманчивые, чем для нее.

Ей ли не помнить наш телефонный разговор?

В тот день мне пришлось быть по делам в Лондоне. Я надеялся заработать на Би-би-си после долгих и мучительно сложных, взаимно нетерпимых отношений с русской редакцией. По дороге от набережной к Буш-хаус решил позвонить жене. На купленной позавчера магнитной телефонной карточке у меня оставалась небольшая сумма: минута, может быть, полторы минуты разговора с Москвой.

- Говорю из Лондона. Из будки вижу Темзу. Здесь сегодн дождь. Как дела? Как там наша замечательная охранница?

Молчание.

Ну что молчишь? Как собака поживает, спрашиваю?

Пауза. Мне показалось, жена плачет.

- Эй, что с тобой? Отвечай!

- Ничего. Со мной порядок.

- Слава Богу. А собака?

- А собаки нет...

Гудок. Пустая телефонная карточка выскочила из щели автомата.

В тот день, поверив утреннему солнцу, я не прихватил с собой из Оксфорда ни зонта, ни даже кепки. Ледяной дождь студил непокрытую голову. В кармане фунта полтора мелочью, но рядом, как назло, нет монетного автомата: все глотали только магнитные карточки. Лондон казалс мне в эти минуты слишком холодным и враждебным. Он напоминал Петербург, в котором я провел юность. Та же промозглость. То же сиротливое чувство заброшенности и беспомощности.

Хотелось поскорее сесть в экспресс и снова оказаться в ставшем уже родным маленьком Оксфорде.

Главным моим переживанием был страх за жену. Мы жили на чужой даче в безлюдном лесном поселке под Москвой. Зимой в этих местах ни души. Когда я уехал, жена осталась вдвоем с собакой. По телефону она рассказывала, что по ночам в пустых окрестных домах бьют стекла и взламывают двери, два дома неподалеку сгорели. Собака поддерживала дух. Она была настоящим членом нашей маленькой семьи. Это было очень живое, подвижное существо - может быть, самое живое из нас троих...

Под мостом отыскался наконец монетный автомат. Я пристроился в небольшую очередь, пытаясь согреть простывшую макушку ладонью. Завтра я, наверное, слягу, но сейчас это не слишком важно. Я прикидывал: фунт означает минуту разговора, не больше. Полфунта - еще секунд двадцать. Когда включается счетчик и цифры на табло стремительно мчатся к нулю, трудно произнести даже пару осмысленных фраз. Я должен взять себя в руки и успеть узнать все.

Тяжелая монета упала в щель, но цифра на табло не появилась. Я повесил трубку. Деньги не вернулись. Я снова снял трубку и подергал за рычаг. Попытался набрать номер. Телефон был глух, как кусок чугуна. У меня, впрочем, оставались еще полфунта. На этот раз телефон почему-то заработал. Гудки, бесконечные длинные гудки - там, дома, не берут трубку. Ты плачешь? Ты ушла? С тобой несчастье?.. Но вот ответили.

Что с собакой? Говори, не тяни!

Хорошо, что ты позвонил еще раз... Она умерла. Вчера.

- Ее убили?

Нет... Да. Почти.

В тот вечер вы, добрая душа, пригласили меня отобедать с вами в колледже Св. Антония (вы частенько подкармливали меня за свой счет). Вы помните, каким я пришел туда.

- Не верю, что я в Англии, - повторял я, не притрагиваясь к еде и вину. - Может быть, такое происходит здесь только со мной? Может быть, это наше внутреннее свойство - навлекать на себя несчастья, свойство измордованных русских, которые, как бродячие собаки, постоянно ждут пинка?..

- Нет-нет, - утешали вы меня на своем русском. - Вы не виноваты. В Лондоне часто не работают телефоны. Их там ломают.

Московские знакомые предложили жене пса, которого они из жалости подобрали на улице. Это черное коротконогое существо невзлюбило мен с первого взгляда. Жена представила мне его с надеждой и робостью - так француженка, подумалось мне, знакомит мужа со своим неказистым любовником. Пес злобно тявкал и норовил меня укусить...

Нам, впрочем, было не до него. Вечер и часть ночи мы рассматривали и примеряли обновы. Между делом, конечно, поужинали, хотя чинного английского обеда, какой я предвкушал, не получилось: когда закипал, например, чайник, жена бежала заваривать чай в одном бюстгальтере и джинсах, потому что не успела натянуть новый свитер... Отщипывая между делом благополучно долетевший виноград и запивая его припасенной с лета Массандрой, мы перебрали и перемерили все вещи и принялись рассматривать их по второму разу. Теперь уже более придирчиво. Эта вещь в самый раз, а вот эта узковата. Это тебе, это мне, а вот это подарим такому-то. Впрочем, подарков набиралось не много, только самым близким. Роскошный шотландский плед, например, я купил маме. Вы знаете фирменный магазин шерстяных вещей на углу Сейнт Олдейтс и Хай-стрит? Там же я приобрел себе и жене по свитеру, совсем недорого. О моем, крупной вязки, темно-зеленом с коричневой ниткой (мой цвет!), я мечтал, кажется, всю жизнь. Вы, должно быть, забыли, а ведь именно ради этой покупки я прибегал к вам ранним утром занять двадцать фунтов. Мне казалось, до моей получки такие свитера не долежат, их разберут...

Только той ночью мы оба впервые рассмотрели ваш подарок. Не буду описывать наши чувства - об этом нужно сочинять роман. Иногда мне кажется, что я и пишу такой роман, и дай вам Бог, моя дорогая, набраться терпени дочитать его до конца, а мне - суметь сказать все, что я должен вам сказать.

Даже не знаю, кто из нас в ту ночь больше радовался жена или я...

Наутро выглянуло робкое декабрьское солнышко. Жена отправилась выгуливать пса, я смотрел на них из окна. Этот пес, будучи по всем признакам дворнягой, имел капризный характер и ни за что не желал гулять один. Совершенно свободный, он часами недвижно сидел у крыльца на морозе, дожидаясь, пока жена прицепит его к поводку и пройдется с ним вдоль забора. Это у него, городского извращенца, и называлось прогулкой. Мы, впрочем, не знали его прошлого; жена уверяла, что у бедняги было тяжелое детство...

Их прогулка по припорошенным снегом кочкам навевала образ задумчивой, неторопливой и бедной жизни. Уже после первых реплик жены в аэропорту мне стало ясно, что в России за время моего отсутствия многое переменилось. Еще в самолете я с некоторым самодовольством ощупывал под пиджаком бумажник, где лежали сэкономленные хрустящие банкноты. По моим расчетам, этих денег вполне могло хватить на автомобиль. Когда я уезжал в Англию, Москвичи стоили двести - триста тысяч рублей. Теперь, бросив нечаянный взгляд на рекламную полосу в газете, с изумлением прочел цену самой дешевой марки: два с половиной миллиона! Обменный курс рубля понизился за эти два месяца всего раза в полтора, не больше.